Это мы, Господи, пред Тобою…

При красных посадили в тюрьму дядю Ваню, офицера. Я носила ему передачи, меня как ребенка пропускали внутрь тюремного барака, битком набитого офицерами. Там впервые увидела я деревянные двухэтажные нары (на таких же, 28 лет спустя, станет протекать и моя жизнь). У дяди в тюрьме тоже кишели вши. Он заворачивал грязное белье в несколько газет, и дома мама, не разворачивая, бросала пакет прямо в кипящий котел. В офицерской среде вшей называли «блондинками».

А дядя Ваня мог бы убежать! Он вышел вечером ставни закрыть и разговорился с соседом. Подъехали сани с красноармейцами. Дядя сообразил: за ним! И укрылся у соседей. После обыска и отъезда экспедиции, передали мы ему одежду, и он скрывался. Узнал, что уже не расстреливают, пошел на офицерскую регистрацию и угодил в тюрьму. Позднее попал в Орловский централ и погиб от чахотки. Веселый, кудрявый, разноглазый мой дядя Ваня!

Мне жаль дядю Ваню, страшно за Сережу и Васеньку, бывших вольноопределяющихся и тоже опасавшихся «возмездия», хотя они и работают теперь в советских учреждениях. Почему мой обожаемый папочка, о котором дома теперь вспоминают со злобой, находится в стане тех, кто преследует дядю Ваню?

Позже, когда я вырасту и папа вернется в этот городок в ипостаси «ответственного работника», я с юношеской жестокостью уйду от матери к нему и его жене, покину эту семью, «пошехонские» традиции которой станут мне ненавистны. Ненавистен станет и дом, которому семья приносит столько жертв. Тот трагический бунт закончится только с повзрослением. Понимание примирит меня и с несчастной матерью. Все это случится потом, а в те годы я люблю их всех, и мамочку дорогую и дядей, но папу до пронзительности остро, и особенно потому, что родственники грубо при мне его обвиняют. В чем?!

Отец помогал семье не только материально. Дяде Ване он помочь не смог — был в отсутствии. Но имя папино оберегало нашу (мамину) «офицерскую семью» от реквизиций и обысков. Благодаря папе, сохранили и дом. Обысками же нас замучили, искали «офицерское оружие».

Однажды произошла «конфузия». Во время обыска молодой комиссар, выпускник ставропольской гимназии, отобрал в узел много женских вещей, даже «реквизировал» духи. У нас знали, что он только что женился на некой знакомой барышне Олечке. Читая протокол обыска, мама просит его кланяться Олечке. Опешил молодой человек: «Откуда вы ее знаете?» В разговоре выяснилось, что мать — жена красного комиссара, ему знакомого, он даже сходство у меня с отцом установил. До слез сконфуженный, парень ушел, не коснувшись узла с вещами, «реквизированными» для Олечки. Маме даже руку поцеловал. Жил он в городе долго, и заметила мама: при встрече с нею переходил на другую сторону улицы. Злорадствовали у нас по этому поводу ужасно!

Вообще «товарищи» как называли обыватели представителей советской власти, правом реквизиций часто злоупотребляли в свою пользу. Такое приобретение называлось «реквизнуть». Они так себе этим репутацию испортили, что, по рассказам мачехи, познакомившись с отцом-комиссаром, будущим мужем, и увидев его собственные золотые часы, она подумала: «Ишь, наверное, у кого-нибудь «реквизнул».

В городе все перемешалось! При белых в нашем большом подворье расположилась на отдых горская воинская часть. Среди подсолнечных и кукурузных будыльев на огороде горцы делают намаз, пляшут лезгинку под развесистой — в полсада грушей. Перед нашими окнами красивый тоненький офицер в черкеске кинжалом зарезал другого за то, что тот нескромно коснулся его барышни, гимназистки с нашего квартала. Труп с гомоном убрали, а роман барышни и убийцы продолжался.

Появились и т. называемые «зеленые» — белые или красные партизаны. Эти вовсе уж не уважали «священную частную собственность».

Пафос совершающихся событий проходит как-то мимо «мирного населения» — обывателей. При каждой власти оно живет само по себе. Свадьбы. Гости. Театры работают с бежавшими из столиц крупными артистами, поет Вертинский. О них разговоры. Дамы заботятся о нарядах, возможности для этого становятся ограниченнее.

Семья не столько музыкальная, сколько певческая. В нашем уютном доме часты гости. У дядей — барышни-гимназистки, офицеры. Танцуют. Поют романсы Вертинского о пальцах, пахнущих ладаном, о лиловом негре. Иногда с хохотом напевают на мотив мазурки:

Лучше в пляске закружиться,
Чем в гимназии учиться…

А корниловские гости-офицеры подхватывают:

Э-эх! Лучше в пляске закружиться,
Чем в бою кровавом биться,
Чем лежать в бою убитым,
Всеми позабытым…

Дядя Вася чудесным тенором под гитару рассказывает:

А ка-а-а-рнет ее увлек
В темный сада уголок…
Чок-чок, чок-чок,
Так целуется Лизок (Лидок, Нинок, в зависимости, какой барышне пелось).

Или: