Это настигнет каждого

- Он не вызывает раздражения. Он просто другой, чем другие. Вероятно, сам он и не догадывается, что физически сложен не хуже, чем Аполлон, или Кастор и Поллукс, или Антиной, или Ганимед (я уж не помню имен всех прочих красавцев, ставших мраморными), или чем самый красивый мальчишка из Сиракуз, любого другого города... Во всяком случае, ведет он себя, будто это совершенно нормально: чтобы на человека глазели так, как глазеют на него. И если погода хоть как-то тому благоприятствует, он бегает по палубе почти голый и работает тоже так - без рубашки и шейного платка. Штаны, разумеется, на нем есть. Но это особенные штаны... Или он как-то по-особенному их носит... как если бы выпуклость спереди была рыболовным крючком. Всем видно утолщение, заросшее кудрявыми волосами... Оно напоминает лежащую на ладони глыбу только что распаханной земли... Оно темное и блестящее, рассыпчатое; рассыпчатое, но четко ограниченное в пространстве. А если смотреть на Лейфа сзади, видно самое начало щелки между его ягодицами. Так он и работает, бегает по палубе, и только обитателям иных миров известно, как он добивается, чтобы штаны с него не сползали. Они не сползают. Но это удивительный фокус. Даже офицеры пялятся с капитанского мостика, когда он делает что-то на корме. А если он драит палубу и окатывает себя водой, то - мокрый - выглядит иначе, чем все другие. Его тело тогда переливается всеми цветами радуги... становится коричнево-радужным, будто в воду подмешали яркие краски.

- Понятно... - сказал Матье изменившимся голосом. -И он, значит, красив...

- Даже не описать, насколько. Это радостная красота, без какой-либо примеси грусти, как я уже говорил. Даже соски у него забавные. Ареолы средних размеров... Красные, само собой, а не коричневые, как у меня; но - темнокрасные: будто поверх темной подмалевки мазнули алой краской; и в этом есть что-то удивительное, так можно сказать. Но удивительнее всего - сами соски, будто наделенные задором или лукавством: они торчат вперед... кажется, вот-вот надломятся... Можно подумать, мать Эйлифа выкормила дюжину детей, прежде чем произвела на свет его самого, - и в память об этом событии подарила ему такое украшение.

- Если ты опишешь мне еще и его лицо, мы с ним точно не разминемся.

Гари не заметил, что в голосе Матье прозвучала насмешка или горечь. Он, правда, сказал в ответ, что лицо у Лейфа чистое, простодушное, радостное, почти без теней; если не считать складочки, которая, поднимаясь от переносицы вертикально вверх, теряется где-то посреди лба. Может, это шрам... Но на сей раз Гари явно ограничился характеристиками самого общего свойства, без ярких метафор и намеков на античные образцы. «Маленькие круглые уши», - добавил еще. Он не старался быть особенно точным. Что могла объяснить Матье следующая, например, фраза: «Уши у него, с учетом пропорций, такие же маленькие, как и пупок»? А из пупка, по словам Гари, тоже выходит складочка - как на лбу, только горизонтальная; потом ее неожиданно прерывает какой-то брюшной мускул.