Это очень забавная история

А может, это мой вариант? Будь я таким же обдолбанным, не было бы времени впадать в депрессию. На чем он там сидит, на героине вроде? Вот чего мне не хватало – вкатить героинчику.

Но я тут же передумал. Ну, во-первых, как вообще я спрошу у друзей: «Народ, вы не в курсе, где можно прикупить героин?» Они подумают, я прикалываюсь. И что это за название такое – «белый»? Как вообще можно с нормальным лицом спросить о «белом»? И к тому же принимай я его, то кем бы я был – депрессивным подростком на героине? Куда уж банальнее.

– Перекусить не хочешь? – предлагает Крис, и я даже не успеваю ответить, как в меня утыкается один из этих ужасных желтых подносов с едой. На подносе обнаруживаю что-то похожее на овсянку, в маленьком пенопластовом контейнере жмется расплющенное яйцо вкрутую, а судя по пятну на крышке, мне достался кофе. Дополняет картину пластиковый стаканчик апельсинового сока с крышкой из фольги и запечатанный в целлофан хлеб. Еще есть вилка, ложка, нож, соль, перец и сахар. Меня воротит только от одного вида. Ничто из представленного аппетит не вызывает. Но за мной, скорее всего, наблюдают, и я нехотя разворачиваю хлеб и через силу пихаю в себя длинные кусочки, запивая апельсиновым соком. Прошу одну из медсестер принести мне чай, но получаю очередной кофе. Принюхиваюсь: пахнет отвратительно. И, чтобы досадить Крису, предлагаю свой кофе ему.

– У меня уже есть. – Крис салютует стаканчиком с популярной маркой кофе. Этикетка известного бренда выглядит в больничной обстановке довольно странно.

Пока Крис треплется по телефону (интересно, какой у него оператор, что дает тут покрытие? Они даже рекламироваться могут: чувак стоит у обитой мягким стены, и надпись: «А теперь слышно?»), возвращается доктор Дата и протягивает документы, где я должен подписаться напротив возраста и прописки. Моему пожилому соседу в 21-й бокс она тоже заносит какие-то листы.

– Как поживаете, Джимми? – спрашивает она. Ей приходится почти кричать.

– Я ж те говорил: и до тя это доберется! – орет он в ответ, обрубая слова на южный манер.

Она цокает языком и продолжает:

– И как же вас снова угораздило сюда попасть? Так скоро мы вас не ждали.

– Я, я, я проснулся, а кровать горит.

Мама определенно опоздает. Наверняка сейчас собирает мне вещи. Надо бы поспать. Кое-как обматываю голову толстовкой и плюхаюсь на носилки. Но в голове вертится столько мыслей, что не до сна. Что мне делать? До меня вдруг начинает доходить: я в больнице, а ведь у меня куча дел. Сегодня грандиозная туса у Аарона. Смогу я туда пойти или нет? И если нет, то что я скажу? Какие у меня варианты? Останусь дома, попытаюсь сделать домашку, не смогу и встречу очередную бессонную ночь? Еще одну ночь без сна я точно не выдержу.

Как понять, что ты опустился на самое дно? Я так думаю, что если ты по-настоящему опустился, то ночуешь на улице, а не в больнице. И тут начинается Зацикливание, я не могу его унять и чувствую себя как на дне. Я сажусь и стаскиваю с головы толстовку.

– В туалет сходить можно? – спрашиваю я у Криса.

Он ведет меня мимо словоохотливых латиноамериканских пациентов к отделанной плиткой и хромированными деталями ванной комнате, возможно, видавшей кое-что и похуже. Полицейский остается ждать снаружи. Гляжу по сторонам и прикидываю, как бы я мог себя убить, если бы мне приспичило. Можно садануться башкой об унитаз. Но это же капец как больно. Даже в ужастиках такого не встречал. Смотрю на туалет и решаю сделать это стоя. Не собираюсь я больше садиться, как забитый маленький щеночек. Стою, тужусь, мою руки и отхожу.

– Как ты быстро, – говорит Крис.

По пути в мой бокс проходим мимо Джимми из 21-го. Он по-прежнему сидит, скрестив руки на колене, а доктор Дата пытается с ним поговорить.

– Истинно тебе говорю: поставь на этот номер, и тебе повезет!

Парень с дредами по-прежнему кайфует.

Я ложусь. Тут подходит медсестра с тележкой, и я с ужасом думаю, что там снова еда. Она стучит по стене, словно я за дверью, и говорит, что пришла сделать кардиограмму. В итоге мое тело облепляют трубками, от каждой идет провод. Это совсем не больно, однако есть опасения, что снимать их не так уж приятно. Пока медсестра лепит трубки, поворачиваюсь к тележке: я вижу, как металлический рычажок, вроде иглы для проигрывания пластинок, чертит мой пульс – скачок, скачок с плато наверху, потом резкий скачок вниз, и снова то же самое. Думаю: «Вот он я. Это мое сердце».

– Ну вот и все, – говорит медсестра.

Она снимает наклейки с моей кожи, клеящаяся часть мягкая и податливая, так что мне совсем не больно. Снятые с меня трубки свисают с уезжающей прочь тележки как какие-то перепутанные корни. Секунду я просто лежу, потом надеваю рубашку и толстовку. Сколько я уже тут? Смотрю время в телефоне – прошло два с половиной часа.

– Мистер Гилнер?

Напротив входа в мой бокс стоит седой мужчина в темном костюме и сером галстуке. Он почти загородил проем своим крупным, крепко сбитым, бочкообразным телом. Лицо с внушительными бровями изрыто оспинами. Он крепко жмет мою руку и представляется: