Это останется с нами

Жанна с нескрываемым удовольствием подчинилась всем правилам приличий, связанным с празднованием Нового года. Написала поздравления на красивых открытках, полученных в подарок от одной из ассоциаций, которым каждый месяц делала небольшие пожертвования, и разослала их по раз и навсегда установленному списку: кузина Сюзанна, кузен Жак, терапевт, онколог, подруга Мариза, переехавшая жить на юг, дети кузенов, бывшие коллеги. Она зашла к Виктору, поздравила его, вручила всегдашний конверт с деньгами, но от кофе отказалась, потому что хотела успеть к сестре, прежде чем идти на «свидание» с Пьером.

Жанна всегда страшилась этих визитов и очень давно не была у нее, но больше отговорок не осталось.

Луиза уже пять лет покоилась через две аллеи от Пьера, но Жанна все эти годы не могла заставить себя навестить ее. Когда она заболела, сестра вместе с Пьером были ее главной опорой. Их мать и тетя скончались от рака груди, и они регулярно обследовались. У Жанны как раз началась ремиссия, когда Луиза нащупала под мышкой уплотнение. Это было просто ужасно.

Жанна жила, не испытывая потребности в новых привязанностях, общение с мужем и сестрой сделало ее счастливой. Она, конечно, ценила общество коллег – с некоторыми сошлась близко, у нее сложились тесные отношения с соседями и хозяевами окрестных магазинчиков, но главными столпами оставались Пьер и Луиза.

Жанне было два года, когда родилась сестра. Они быстро стали неразлучны, и младшая последовала за старшей в Париж, где начала работать продавщицей галантерейного отдела в «Бон Марше»[47]. Им не было тесно вдвоем в комнате для прислуги, она стала коконом, гнездом, дарившим покой и уют. Каждый вечер после работы они рассказывали друг другу, как прошел день, и всегда много смеялись. Даже встреча с Пьером и Роже никоим образом не отдалила сестер друг от друга.

Бывают на свете присутствия очевидные – люди, долго идущие рядом, становятся твоим продолжением. Луиза была не членом семьи Жанны, а частью ее самой, как рука или нога. Кислород, кровь и младшая сестра – без этих трех составляющих она не умела бы жить и помыслить не могла, что однажды той не станет.

Жанна поставила горшочек с вереском к подножию памятника, посмотрела на выбитые на плите имена Луизы и ее любимого мужа и прошептала:

– Здравствуй, милая моя сестричка.

Постояв у могилы, Жанна пошла назад, к Пьеру, и вдруг едва не задохнулась от мысли, что с мертвыми теперь встречается чаще, чем с живыми.

Симона сидела на скамейке одна.

– Желаю вам всего наилучшего в наступающем году! – сказала она, когда Жанна оказалась рядом.

– Спасибо, Симона. Вам тоже всего наилучшего, главное – здоровья, ну, и любви, если она вам нужна…

Жанна тут же пожалела о последних словах, но Симона в ответ звонко рассмеялась.

– При случае я люблю пофлиртовать, но дальше никогда не захожу. Поздно. Мне восемьдесят два, а мой возлюбленный уже пятнадцать лет лежит в земле на этом кладбище. Кстати, если позволите, я скажу вам кое-что, хотя вы можете счесть меня бестактной. Я была бы рада, дай мне кто-нибудь такой же совет… в свое время. Перестаньте ходить сюда как на работу. Кладбище – территория мертвых, а живая жизнь продолжается за воротами.

53 Тео

Возвращение к карате после двух недель праздников можно сравнить разве что с адским наказанием. Мой желудок все еще в процессе пищеварения, а мозг способен думать только о конкурсе на звание лучшего подмастерья, который состоится через три дня. Я не могу сконцентрироваться на том, что говорит преподаватель, все делаю наоборот, чем ужасно смешу малыша Сэма: судя по всему, уважение к старшим он проглотил вместе с рождественским поленом. Я выделываюсь, кривляюсь, и это у меня получается лучше, чем приемы на татами. Мама часто повторяла, что над моей колыбелькой склонилась не фея, а клоун. Чем хуже ей становилось, тем старательнее я корчил из себя шута горохового. Чаще всего она смеялась, а уж если не поддавалась, становилось понятно, что дела совсем плохи.

– Пятьдесят отжиманий! – кричит тренер.

Мне кажется, что это он нам, но, учитывая его косоглазие, решаю убедиться: сзади никого нет. Значит, наказывает за то, что придуривались на занятиях. Сэм ложится на пол и начинает отжиматься, а я пытаюсь делать вид, что ко мне команда не относилась – а вдруг прокатит и он отвлечется?

Не вышло… Тренер подходит ко мне, и выражение лица у него свирепое, как у серийного убийцы. Я мысленно взываю к своим ногам: «Унесите меня подальше отсюда!» – но они ведут себя как враги человечества. Препод останавливается в нескольких шагах и сообщает:

– Уже не пятьдесят, а сто…

Выбора нет.

Сэм заканчивает, когда я только начинаю, он подбадривает меня, но на тридцатом отжимании руки прощаются, сказав: «Пока, спасибо за все, было очень приятно, но мы предпочитаем продолжать без вас…» Я похож на двигатель с неисправным карбюратором семейства «Солекс»[48].

Тренер поздравляет меня – не знаю, всерьез или в шутку, а Сэм подмигивает.

– Извини, дружище, если бы знал, что у тебя пенопластовые руки, я бы смеялся не так громко.

– Маленький подлиза!