«Это просто буквы на бумаге…» Владимир Сорокин: после литературы

Наиболее важным для понимания сорокинского диалога с Красновым представляется использование в обоих романах темы «мистического видения», связанного с изображением святого Георгия, убивающего змея. Как и для героев Краснова, для Андрея Комяги данный образ является центральным в его определении российского национального самосознания. Краснов не выходит за рамки традиционной «православной» интерпретации «мистического видения». Протагонист романа Коренев решает преодолеть непроходимую стену чертополоха после того, как трижды видит во сне юную красавицу, которую ему – Кореневу – суждено спасти от страшного Змия. Краснов однозначно демонстрирует читателю, что несчастная красавица – Россия, а змей, напавший на нее, – демократические и либеральные силы, ведущие к ее, России, падению и разрушению. Впав в наркотический транс, Андрей Комяга также видит «мистический» сон, однако в этом сне он сам, вместе со своими друзьями-опричниками, превращается в чудовищного многоголового Змея Горыныча. В теле змея они летят через океан с целью разрушить оплот демократии и либерализма – Соединенные Штаты. В какой-то момент читатель понимает, что тот же сон видят и другие опричники, так что видение Комяги принадлежит «коллективному подсознанию». При этом детали сна раскрываются читателю исключительно через декламацию главного героя – блестящую и абсолютно гротескную имитацию традиционной фольклорной поэзии:

А сидит глава моя головушка
Да на крепкой шее длиннехонькой…
А и рядом с моей головушкой
Шесть таких же голов извиваются…
А сидят-то те семь глав да на тулове…
Со хвостом тяжелым да извилистым…
А с боков на туле приземистом
Два крыла растут перепончатых.

Полетим мы нынче да по небушку

Все на запад прямиком в страну дальнюю.
В страну дальнюю да богатую
По за морем-океяном пораскинувшуяся.

В той стране далекой терема стоят…

Все высокие, островерхие…
А живут в тех теремах люди наглые,
Люди наглые да безбожные…
Вся плюют они на святую Русь,
На святую Русь, на православную…

Пролетели мы третьих десять ночей,

Глядь, увидели ту страну безбожную…
Налетели мы тотчас, изловчилися,
Стали жечь ее из семи голов (С. 92–96).

На наш взгляд, «коллективный» транс, заканчивающийся сценой изнасилования иностранки, скорее всего американки, огненной струей является центральной метафорой «Дня опричника». Квазисредневековый, «былинный» стиль повествования, секс, насилие, антизападный традиционализм и религиозная символика объединяются в едином кошмаре, который читатель должен интерпретировать сам: либо как политическое пророчество, либо как гротескную сатиру.