Это просто сон (СИ)

Где бы он ни появлялся, стоило ему немного побыть среди людей, как лица их светлели как будто сами собой. Никаких особенных речей не произносилось, Герант вообще говорил мало. Почему так происходило — непонятно. Откуда эта невероятная сила воздействия на всех, с кем доводилось говорить, или даже просто смотреть? Где источник её? В чём черпались силы, которыми он охотно и щедро делился с теми, кто нуждался в них? И не от незнания ли этого Вельскуду всё время хотелось оспорить его слова, настоять на своём? Словно ребёнку, чьё мнение выслушивают в последнюю очередь и ни в грош не ставят. Бывало, Вельскуд испытывал глухое недовольство и даже ярость, налетал на друга как ястреб, но стоило тому улыбнуться, и гнев таял, рассеивался, как туман в свете первых утренних лучей. Оставалось только лёгкое сожаление — он снова позволил ярости завладеть разумом. Но и сожаление держалось недолго. И часто Вельскуд чувствовал себя маленькой лодочкой в огромном непознанном и непознаваемом море по имени Герант. И это влекло к другу гораздо сильнее, чем все его воинские умения…

В глазах Геранта иногда отражалась мудрость веков, неизвестно когда и как постигнутая им, а иногда он походил на обычного мальчишку. Было что-то волшебное в тех часах, которые им доводилось проводить вдвоём. Даже если они просто, молча, сидели рядом.

Герант сильно отличался от всех, кто встречался ему раньше. В его присутствии Вельскуд мог наконец-то отдохнуть от своей роли сильного и отважного воина и защитника, умного и проницательного советника, мог даже быть слабым и беспомощным. В Вельскуде по мере их сближения вдруг возникла и прижилась необъяснимая уверенность в том, что этот удивительный человек, так щедро раздающий все тепло души своей, не осудил бы его даже за преступление.

Но что будет, если случится предательство?

Вельскуд вздрогнул, осознав мелькнувшую мысль.

Осторожно он переложил голову спящего на подготовленный валик и попытался встать, но ноги от долгого сидения в неудобной позе затекли и стали ватные, а потому пришлось долго их растирать. И через некоторое время он, наконец, смог пошевелиться.

Вельскуд попытался отодвинуться, чтобы не потревожить спящего друга, но тот вдруг повернулся на бок и, что-то пробормотав, вдруг обнял его колени. Это простое движение удивило и погрузило в смятение разум. Высвободиться, не разбудив, не было никакой возможности.

Вельскуд опасливо провел пальцем по границе роста волос, убрал упавшую на закрытые глаза непокорную чёлку — спящий потешно сморщился. Вельскуд словно со стороны услышал свой тихий смех и удивился ему; и поймал себя на мысли, что эта невольная близость приятна; и испугался своих мыслей и чувств, вызванных этой близостью.

— Орк меня раздери… — едва слышно пробормотал он.

Тонкие пальцы снова бережно, почти невесомо, прикоснулись к золотоволосой голове и в ту же секунду отдернулись, словно от огня. Герант чему-то улыбнулся во сне и отвернулся.

Вельскуд перевёл дыхание, осторожно отодвинулся. Помедлив, встал; едва ли не ощупью — факелы почти догорели, а маленький тщедушный костерок слабо освещал путь — прокрался к выходу; выглянул в ночь. Воздух пах свежестью и влагой. Внутри пещеры, привыкнув, не чувствовалось, насколько воздух там напоён дурманящими травами. Это осознавалось только здесь, снаружи, при сравнении. Ночь охотно делилась своими сокровищами с тем, кто пожелал бы их. Страшась потеряться в кромешной темноте, Вельскуд присел тут же, рядом с выходом, прислонился спиной к взгорку, скрывавшему собой довольно глубокую и вместительную пещеру. Прислушался. Едва слышно шуршал ручей неподалёку, слабый ночной ветер гулял в кустах. Никакие звуки больше не тревожили ночную тишь. И он сам, не отвлекаясь на внешние раздражители, мог обдумать то, чему стал свидетелем некоторое время назад.

О магических танцах древнего племени он знал, но эти знания представляли собой слухи, записанные красивым слогом в книгах, которыми интересуются разве что геральдисты, изучающие историю. Теперь Вельскуду пришлось столкнуться с мифическим танцем лицом к лицу.

В танце обнаружилась сила, перед которой он чувствовал себя слабым и беспомощным. Слабость перед явлением, природы которого не понимал. И это — не нравилось. Но в то же время в иные мгновения, когда под влиянием волшебного танца отключался разум, и сердце пускалось вскачь от непередаваемых чувств и ощущений, он был готов склонить голову и покориться, забыв о себе и своих амбициях и мечтах. «Не всё ли равно, — думалось в такие минуты, если это вообще можно назвать размышлением, — не всё ли равно, кем буду я, если мне так хорошо и легко теперь?» Вопрос повисал в воздухе и медленно таял по мере того, как вновь включался разум и заставлял сопротивляться наплыву эмоций.