Это - убийство?

— Честно говоря, порядок был слабым местом Ламберна. Он был приятнейший человек, но давал мальчикам слишком много свободы.

Роузвер не стал спорить, и Ривелл продолжал:

— Между прочим, недавно мне стал известен еще один факт небрежного отношения покойного к дисциплине, сэр. Помнится, это как раз было тем самым вечером, когда Ламберн умер. Я прогуливался вечером по двору, примерно в половине двенадцатого, и вдруг услышал голоса из общего зала. Я пошел посмотреть — и что, вы думаете, я там обнаружил? Два школьника сидят за шахматами! В такое-то время! Конечно, это не мое дело, тем более что юнцы заявили, будто имеют на то разрешение Ламберна. Но все же это никуда не годится — играть в шахматы почти в полночь!

Ривелл заметил, как внезапно побледнел Роузвер.

— Кто были эти негодники — просто так, любопытства ради? — спросил директор сдавленным голосом.

Ривелл ожидал этого вопроса.

— Я не спрашивал их имен и даже вряд ли узнал бы в лицо. Как вы понимаете, свет в комнате был тусклым.

Они сменили тему разговора, но Колин Ривелл был удовлетворен. Он все-таки сделал одно интересное наблюдение.

В беседах с миссис Эллингтон Ривелл старался не заговаривать о произошедших смертях. Это было не так трудно, ибо газеты тоже почти позабыли о них. К тому же Ламберн оставался в ее глазах преступником, а Ривелл думал о нем совсем иначе, и это тоже воздвигало между ними некий барьер умолчания. Впрочем, когда она вспоминала о Ламберне по какому-нибудь поводу, он всякий раз удивлялся ее благородству и справедливости суждений. Нет, ее убежденность в виновности Ламберна не затмила для нее всех его достоинств.

Она была очаровательна. Порой они вместе пили чай или встречались в аллее, и в такие минуты он ловил себя на неудержимом желании ее поцеловать. Женственное хрупкое существо, казалось, взывало к защите и опеке, а грустные темные глаза вспыхивали всякий раз при встрече с ним. Колин не мог не чувствовать, что она им тоже увлечена. Это льстило ему и в то же время мучило. Он с болью ожидал момента, когда вдруг ей откроется истина, когда она узнает, как и от чего он мог бы ее спасти, но не сумел…

Они стали называть друг друга по имени. Ее звали Розамунда. Как-то раз, когда она катила на велосипеде по дорожке, он окликнул ее словами: «Мимо проезжает Глория Розамунди».[4]

Она улыбнулась, соскочила с велосипеда и ответила:

— Нет, я не собираюсь сейчас проехать. Но уехать — скоро придется. Том говорит, что мы уедем из Англии в середине августа…

— Как, уже? — Он не мог сдержать досады и удивления.

— Да, придется поторопиться со сборами. Раз уж решили ехать, нет смысла откладывать, верно?

Ривелл уныло кивнул. Он не ожидал, что это сообщение станет для него таким ударом.

— Розамунда, послушай, тебя ожидает ужасная жизнь! Ты задумывалась всерьез над своим будущим? Какая-то ферма посреди Африки — ни театров, ни книг, ни магазинов…

— Зато у нас будет машина, — прервала она его. — И раз в два-три месяца я буду ездить за двести миль в Найроби за покупками. Наша служанка будет присылать мне из Англии книги. В том числе и твои, Колин, когда они выйдут. Ну и потом, там тоже живут англичане, даже неподалеку от нашей фермы, милях в двадцати…

— Я просто не понимаю, как ты можешь спокойно об этом думать.

— А я вовсе и не думаю. Просто живу сегодняшним днем… — Она отрешенно смотрела на переднее колесо велосипеда. — Что еще остается делать?

Шел мелкий дождь, но они молча продолжали стоять друг напротив друга.

— Понимаю. Мне будет тоскливо и скучно без тебя, — выдавил он наконец.

— Мне тоже. Мы были добрыми друзьями. — И она добавила, с трудом сдерживаясь: — Я надеюсь, что ты все понимаешь сам; много я тебе просто не могу рассказать. Может быть… Может быть, мы увидимся сегодня вечером в концерте? Ты пойдешь?

— Если ты там будешь. Я могу занять для тебя место.

Она улыбнулась и села на велосипед, а Ривелл вернулся к себе в комнату, чувствуя одновременно радость и отчаяние. Она говорила с ним как никогда нежно и доверительно, но она скоро уедет и, возможно, навсегда. Ривелл не ожидал, что она станет так много для него значить. Он вдруг подумал, что нельзя больше терять времени. Остается три недели. И разоблачить Эллингтона нужно именно за этот срок. К сожалению, его наблюдения, какими бы они ни казались интересными, никак не помогут в этом деле.

Впрочем, и сам отъезд Эллингтонов по-своему подозрителен. Зачем покидать Оукингтон так поспешно? Разве не выглядит это так, будто Эллингтон хочет оказаться скорее и как можно дальше от места своих преступлений?