Это в сердце было моем

Дорогой Фриц, время идет, и я знаю, что в свой последний приезд весной 1979 года, когда стали героем документального фильма режиссера Е. Учителя, Вы уже не встретили многих своих друзей. Нет Ольги Федоровны Берггольц. Нет Карла Ильича Элиасберга. Не стало Нисона Александровича Ходзы. Вы вспомнили о них вместе с Георгием Макогоненко и Виктором Ходоренко (нет теперь и его), когда вновь переступили порог Дома радио. Вашего Дома, Фриц...

Я хочу верить, что тот краткий приезд (у Вас было всего два дня) был не последним. Что вы приедете вместе с Ани и снова Вас встретят друзья. Поэтому я пишу не только от своего имени, но и от них - и от Лазаря Маграчева, и от комиссара Дома радио Евгении Прудниковой, и от тех девочек, которые уже стали взрослыми и теперь учатся и работают, - помните, они встречали Вас в Ленинграде, следопыты 235-й школы - Вера Орлова, Оля Огнева, Лена Смирнова. От всех них и от себя привет Вам и Ани

- Ваш АЛЕКСАНДР РУБАШКИН".

Анатолий Конгро. "С паролем командира бригады"

Над потолком землянки дымилась, наметала заструги вьюга. Внутри было сыро, холодно, изморозь покрывала стены.

Человек сидел, глубоко задумавшись. На самодельном столе, оплывшая, потрескивала свеча. Свет ее блестел синей нитью на вороненом стволе автомата. Человек вскинул голову, прислушался. За дверью звонко заскрипел снег. Пламя свечи метнулось. В дверь протиснулся парень. Брови, ресницы, чуб мороз выбелил пушистым инеем. Он кинул руку к ушанке:

- Задержали двоих! Говорят, местные жители. Ввести?

Начальник кивнул. За дверью парень вдруг перешел на немецкий:

- Шнель! Шнель! - И втолкнул старика.

Тот остановился у двери. Угрюмо мял в руках шапку. Человек за столом спросил: "Кто? Откуда? Где были?" - спросил по-русски. Крестьянин на минуту замялся. Он не знал, кто перед ним. Немцы, полицаи или партизаны... Похоже, что карательный отряд. И автомат вон висит немецкий. Ответил:

- К вашим ездили, в Плоскошь, к Морозову полицаю.

- К нашим? - переспросил командир. - А может быть, мы не "ваши".

Старика обожгло догадкой: "на пушку берет!".

Командир листал записную книжку:

- Вы понимаете, что, по законам военного времени, вас полагается расстрелять?

"И расстреляют, - подумал дед, - и правильно, если наши. И запишут на том, еще чистом листке, что Назар Сергеевич Рубинов расстрелян, как предатель. И если прочтут когда-нибудь тот листок, то помянут Назара крепким словом. Сейчас вот выведут... А если это каратели? Они это любят, на провокацию: сознаюсь в чем или нет... А если наши?"

Томительно текли секунды...

Это начало истории, эпизода, случая, выхваченного из прошлого. Как частица обгоревшего письма.

Однажды мне случилось попасть в архивы Музея истории Ленинграда. Они расположены в Петропавловской крепости, внутри бастиона. Архив... Само слово, казалось, пахло пылью и скукой. Но вышло наоборот.

Здесь я провел часы, исполненные напряженного, острого, захватывающего интереса. Одно дело - романы, рассказы, повести, по которым мое поколение знакомилось с войной. И совсем другое - письма, фотографии, документы. Это я почувствовал еще в школе, когда на встречу с красными следопытами собирались ветераны войны или удавалось найти неизвестную фотографию, письмо, адрес. Я так увлекся, что перестал слышать время - перезвон часов Петропавловского собора.

Папка с надписью: "Командир 3-й партизанской бригады Александр Викторович Герман". Сам командир погиб в 43-м году, подняв бригаду в атаку. Остались дневники, письма. Его записная книжка. Там стояли старые значки и краткие - в одну строку - деловые записи. Названия городов и сел Ленинградской, Псковской, Калининской областей, какие-то адреса, фамилии, пароли, ответы, координаты партизанских баз (тайников)...

"Так это партизанские явки военных лет - осенило меня.- Вон, значит, как выглядел КЛЮЧ к приключенческому названию "агентурная разведка в тылу врага"!"

* * *

Не сразу пришло это решение - ехать по адресам из записной книжки Германа. Остался ли кто-нибудь? Ведь столько лет прошло с тех пор!