Это в сердце было моем

"Ночью мы, несколько человек, подошли к дому Колосовых. Шум поднимать нельзя. Постучали: свои, открой! Первым Попов вошел, потом Волков, я... Колосов в ноги: ребята, обождите, я все расскажу! У него сын еще был взрослый, весь в отца, пакостник. Из соображений тишины, говорю молодому: собирайся в разведку! А тебе, старый, задание будет. Вывели молодого во двор, а самого Колосова в избе стукнули".

Я сморщился, будто хватил горького. Дмитрий Андреевич, заметив это, упрекнул:

- Да, жестоко! А Лизу Чайкину, что с ней сделали? Я про Афанасьева не сказал еще...

Вечерело. Небольшая группа партизан только что вернулась с задания к себе в землянку. Романов-младший вышел за дровами. Остальные сняли портянки, придвинули к печурке валенки, подсушить. Вдруг Романов снова заскочил.

- Дрова-то где? - спросили было его. Но вопрос застыл на губах: такое стало лицо у парня.

Совсем близко послышался лай овчарок. Все вскочили. Уходить! Поздно. Землянку уже окружили фашисты. Засада была подготовлена со знанием дела.

Двери в землянке дубовые, сделаны на совесть. Заложили засовы, забаррикадировали чем пришлось. У входа, рыча и завывая, уже бесновались собаки. Партизаны разобрали оружие. Прислушались. Заскрипел снег под тяжелыми сапогами. Кто-то прошел по крыше. Чужая отрывистая речь, гортанные команды, говор. И несколько угодливых фраз по-русски:

- Здесь они все, голубчики, никто не утек.

Где они слышали этот голос? Слова доносились отчетливо. Романов-старший открыл заслонку дымовой трубы. Фашисты как раз столпились вокруг нее. Один партизан поднял автомат в потолок. Та-та-та-та-та... Гильзы веером, пыль с потолка, щепа. Да разве пробьешь накат! Наверху раздался злорадный смех. И снова тот русский голос:

- Выходите! Господин комендант согласился вас расстрелять под открытым небом.

И они вспомнили, где слышали этот голос. Голос Афанасьева, который жил за рекой на хуторе. Он вернулся недавно. Когда-то был раскулачен и сослан. А теперь вот вернулся. Жил угрюмо и нелюдимо. Партизаны его не трогали. И вот теперь... Он не скрывался, знал, что живых не останется.

- Эй вы! - крикнул Афанасьев в трубу. - Вам дано три минуты. Не выйдете, господин комендант приказал готовить гостинцы, опустить вам прямо в трубу. - И снова мерзкий смех.

Землянка три на три метра. Укрыться от гранат негде. Та-та-та... Это Романов-отец выпустил в потолок обойму. Сверху опять смех.

- Давайте простимся, - сказал отец. Все обнялись, постояли минуту. Сверху:

- Эй, ловите гостинец!

Они бросились на пол.

Странно создан человек. Знает, что шансов уцелеть нет, но сила жизни, инстинкт заставляют его верить в какое-то свое злое, слепое счастье. Романов-старший лег рядом с сыном, обнял его за голову, закрыл телом. Тот рванулся.

- Не надо, отец!

Ржаво шаркнуло по трубе... блеснуло... молотом ударило в уши... И Романов-младший почувствовал жгучую боль в руках, ногах. Снова шаркнуло в трубе. И с последней вспышкой сознания он прижал к себе тело отца. И еще успел понять, что толкают тело сотни впивающихся в старика осколков.

Дверь фашисты не стали взламывать. Побрезговали. Там же кровавое месиво! Солдаты-каратели встали на лыжи. Ушли. Постепенно затих вдали лай собак. Афанасьев окольными путями вернулся на хутор. Бояться ему было нечего - свидетелей-то не осталось! Свои следы у землянки он тщательно уничтожил. И заработал у новых хозяев еще кус земли к своему хутору.

Над землянкой, обгоревшей даже у трубы над крышей, взошла луна. Высеребрила снег. Мохнатые ели держали полные лапы снега, чуть покачивались на ветру. Сладковато тянуло из-под земли пороховой гарью. Потом луна ушла. Засветился восток, и легли на снег голубые тени деревьев. В землянке было черно, угарно, скользко от крови. И еле-еле стонал в беспамятстве, почти неслышно, Романов-младший. Потом пришла ледяная боль в ступнях, в руках, полыхнула по телу. Это привело Романова в чувство. На теле мерзлая, слипшаяся одежда. И тишина. Чернота и безмолвие.

Нашли его через двенадцать часов. Он только и успел предупредить: "Афанасьев..." - и потерял сознание.

Партизаны казнили предателя рано утром. Афанасьев то истерично ругался, то, ползая на четвереньках, размазывал по щетине слезы, скулил умоляюще. Его поставили рядом с прорубью. Ударил короткий залп. Пополам переломилось тело, ударилось о лед, застряло. Брезгуя касаться предателя руками, партизаны столкнули его в воду прикладами…

Так закончился рассказ Дмитрия Андреевича Никандрова. Мы сидели с ним в сумеречной, тепло топленной избе, не зажигая света. Вечерело. Синие тени ложились на занесенную снегом реку. На ту же самую реку.

"Тайник - внутри сруба..."

И опять перестук колес. Диск полей, вращающийся от окна к горизонту, грохот пролетов.