Это в сердце было моем

На окраине поля виднелось несколько изб, и совсем далеко они множились, образуя поселок. Где же аэропорт? Где бетон, стекло, аэркондишен и стюардессы? Машина давно исчезла в далекой поземке. Где бензовозы, носильщики, сувениры? Где сами лайнеры, наконец? Поле... Чистое поле. Я двинулся было к далеким запахам цивилизации - древесного угля и хлева, но тут у крайней избы заметил шест и полосатую матерчатую "колбасу" на нем, вытянувшуюся на ветру. Такие штуки я видел в книжках с картинками об эпохе зарождения воздухоплавания. Две минуты быстрого марша - я у избы с "колбасой". Глухо, тихо, заперто. В соседней избе посоветовали поискать над стрехой ключ от аэропорта; за печью найдется пила и топор, а во дворе поленья. Все оказалось точно. И ключ, и огромная двуручная пила, и топор. Я всласть трудился. Топил остуженную избу, но согрелся скорей от работы, над полом еще долго тянуло стужей. Заиндевелые окна выходили в поле. Я часто поглядывал в них: не упустить бы лайнер! Пришла бабка с ручной прялкой, спросила, когда самолет на Холм. Попутчица. Отругала меня за халатное отношение к пассажирам: грязно, печь прогорела.

После полудня что-то заперхало, затарахтело над головой, и на поле скользнул зеленый аэроплан. Мы трусцой погнались за самолетом. Он повернул, побежал нам навстречу, распахнул дверь.

Аэроплан долго пыжился, взвывал мотором и наконец поднялся почти без разбега. Перелески, поля, ручьи просматривались детально. Думалось: каково в таких прозрачных, насквозь ветреных и мороженных лесах было жить партизанам? Даже просто жить - и то трудное дело...

Наш летящий механизм пошел на снижение. Старушка вышла, приняла от меня прялку и заметила осуждающе, что я снова бросил без призора аэропорт Волок. И пошла по дороге в Холм.

"Привет от Жени"

Город виднелся на высоком холме. Возвышенность эту глубоко разрезала речка. Я вышел к ней опять напрямик, как к Волге, в стороне от моста. Но лед уже был толстый, снег по колено, - он продолжал идти густо, крупными хлопьями. Тропинка бежала мимо большой, обшитой досками проруби. Там полоскали белье, оно снежно скрипело в руках хозяек. На высоком берегу торчал гараж. Я шагал по улицам, и снова нетерпеливое лихорадочное настроение поднималось к сердцу.

Здесь в городе и области жили десятки партизан Германа. Здесь была явка на Шулежной улице, в доме 12 и пароль: "Привет от Жени".

Начал я методично - с горкома и паспортного стола. Читал фамилии вслух:

- Кляпин Аким Андреевич... - и вопросительно ждал.

- Нет, не знаем.

- Захарова Пелагея Васильевна?

- Нет.

- Глинский Владимир?.. Еремеев Иван?.. Кособрюков... Павлов...

- Нет... нет... нет... - сочувственно говорили товарищи.

И на Шулежной, 12 тоже не было адресата явки - Охреповой Ольги. Кто-то из старожилов стал припоминать фамилии по району. Мы дозванивались в совхозы, деревни. Там отвечали: убит, уехал, не знаем. Подсказали насчет избирательных списков - туда уж точно внесены все.

Огромные фолианты списков я один читал бы неделю. И здесь мне охотно помогали пионеры, мальчишки, любые люди - стоило только узнать цель поисков. Листали, переспрашивали имена-отчества, сверяли с записной книжкой. Ни-ко-го! Ни единого человека!

Холм дотла был сожжен фашистами, объяснили мне. Весь сожжен. Холм - сожженный город. Специальные команды поливали дома керосином и поджигали. О подобном варварстве я знал раньше, из книг, но, слушая очевидцев, как-то почувствовал, понял сердцем всю мелкую мстительность оккупантов. Выгоняли стариков, женщин, детей на морозные улицы и поджигали. Пылали дома, сараи, отдавая последнее тепло своим хозяевам. Горело все, что заработано тяжким, долгим человеческим трудом: стены и крыши, столы и подушки, книги, стулья, игрушки... красная вьюга искр носилась над городом. Люди толпились на улицах и плакали. Наступит вечер - а дома нет, не обогреться, не сварить еду. Все ушли из сожженного города.

После войны Холм отстроили заново. И это заметно по новым зданиям. Много строят сейчас высоких, светлых домов, таких, как новая школа в Холме. Ребята привели меня в гости. Следопыты и здесь собирали историю края. Показывали с гордостью и ржавый маузер времен гражданской, и оружие Отечественной, рассказывали о земляках-героях. Не было только фамилий, адресов, явок из записной книжки. Я поделился с ребятами всем, что знал сам. Они загорелись большим весенним рейдом по партизанским тайникам-базам.

"Нет ли щей горячих?"

Да, был и такой пароль. С ним ходила Мария Арсентьевна Хрусталева. Ответ звучал не менее естественно по тем временам:

- "А ты давно не ела?"

- "Со вчерашнего дня".

Значит, на явку пришел свой, из бригады.

Так и я, вернувшись в Ленинград, по партизанской цепочке познакомился с Марией Арсентьевной.

В 301-й ленинградской школе имени командира Третьей бригады А. Германа следопыты собрали небольшой стенд, посвященный агентурной разведке партизан. Там я впервые увидел на фото Хрусталеву и услышал много добрых слов о ней от учителей, вожатых и пионеров.