Это внутри

— Сволочь, как есть сволочь, — бормотал Таккер, наконец-то сбрасывая с плеч чужую куртку, — белое на белом, мать твою за ногу…

Тело Джереми казалось ледяной скульптурой, только черные джинсы выделялись на фоне снега, глаза были закрыты, по свитеру текли полосы поземки. Таккер стащил перчатку и схватил молочно-белое запястье. Окоченевшие пальцы отказывались чувствовать пульс. Тогда Таккер прижался ухом к его груди и с облегчением услышал биение сердца. Приподняв Сайхема, он засунул его в меховую куртку, застегнул замки и не сдерживаясь, ударил по щеке.

—  Очнись, ну, давай же! Не будь мудаком!

Сайхем не реагировал. Непогода и не думала стихать, при мысли о том, как он будет искать дорогу в метели, неся на себе двойной вес, Таккер закусил губы. Использовать силу он мог, лишь полностью сосредоточившись на объекте, а здесь нужно было все время смотреть под ноги, чтобы не свалиться в очередную расселину.

Гарсиа безнадежно оглянулся в сторону темной громады горы и вдруг увидел свет. Окна галереи сияли так ярко, будто внутри бушевал пожар, их было видно даже сквозь летящий снег. Над ручьем в воздухе висели огненные шары, как болотные огни из сказок, манящие обессиленных путников в трясину. Только эти огни, напротив, указывали верный путь. У Таккера задрожали губы. Он стиснул челюсти, решительно взвалил Джереми на спину и зашагал к берегу.

Дойдя до брода, Таккер направил дар и перенес Сайхема на другую сторону, аккуратно положив на снег, затем перебрался по камням сам. Огненные сферы фыркали и мигали от ветра, отражались в бурлящей воде, дробились сотнями искр.

Наверху Таккера подхватили, бережно подняли и поставили на дорожку. Он не привык чувствовать на себе чужую силу, потерял равновесие и упал на четвереньки, выпустив Сайхема. Таккер смутно видел силуэты на фоне огня, слышал знакомые голоса, но смысл слов ускользал от него. Гарсиа из последних сил встал, шатаясь, добрался до входа, прошел прямо по россыпям черных догорающих веток и рухнул на первый попавшийся матрас.

***

Джереми разбудили приглушенные голоса. Сквозь ресницы он увидел над собой знакомый неровный потолок и сосульки в углу. Сайхем шевельнул рукой, чтобы откинуть с лица волосы, и тут же зашипел от резкой боли — кисти рук жгло так, будто с них содрали кожу. Это заставило его вспомнить о ломкой снежной корке под пальцами. Джереми выдохнул сквозь зубы. Он знал, что постыдно сорвался. При всех. Парням пришлось спасать его, как тонущего щенка. Какого черта они вообще полезли?! Чего им от него надо? Особенно теперь, когда стала очевидна его слабость… Ему не хватило выдержки.

“И кто после этого здесь девка?!”

Он нашел взглядом источник бормотания. Несколько членов “Крепости” сидело у костра, в дальнем конце пещеры. Огонь бросал на стены оранжевые сполохи. Конечно, они обсуждают его, смеются или жалеют… От злости стало трудно дышать. На себя, на Таккера, чертова маменькиного сынка, который вдруг набрался духу и сумел за тридцать секунд так надавить на все болевые точки, что у Джереми напрочь сорвало крышу... Пит обернулся и, встретившись глазами с Сайхемом, поднялся и подошел к нему.

— Ну как ты? Принести тебе чаю? Или…

Под взглядом Джереми он осекся и отступил. Сайхем выпутался из кучи одеял, встал и вышел в галерею. Слепящий свет ударил в глаза.

— Кого я вижу, — голос Патрика прозвучал искренней радостью, от которой Джереми захотелось взвыть, — ты проспал почти сутки, уже полдень.

Они с Янгом стояли у проема. Сайхем поспешно отвернулся, еще один жалостливый взгляд — и он точно кого-нибудь убьет…

— Мы разобрали завал у стены дамбы, босс, — продолжал Патрик, — вода идет свободно. Никто ничего не поймет, даже если они получили вчера какой-то сигнал.

Ни слова упрека, ни насмешки. Они все еще уважали его, но надолго ли? Патрик выжидательно смотрел на Джереми. Тот молча кивнул и снова отвел взгляд.

В галерею вошел Гарсиа, стряхнул с одежды снег, прошел мимо Сайхема, как мимо пустого места, и скрылся в темноте. Проводив его глазами, Энди открыл рот, намереваясь что-то сказать, но Патрик толкнул его в бок, и Янг промолчал. Джереми, заметивший эту пантомиму, нахмурился, сунул саднящие руки в карманы и вышел на улицу. Холод вновь огладил обожженные щеки, по коже потянулись первые омерзительные нити горячечного озноба. Путь домой обещал быть долгим.

***