Это всё ты

– Папа с мамой звонили весь матч… А потом какие-то странные сообщения прислали… Мне как-то страшно домой идти… – к горлу подступает ком, но я сглатываю и, всячески пытаясь контролировать эмоции, выдергиваю руки из ладоней Яна, чтобы сжать ими его лицо и прижаться крепко-крепко. – Кажется, что мы больше не увидимся…

– Пиздец, Ю, – выдыхает приглушенно. – Давай, с тобой пойду.

– Нет! Так будет только хуже!

– Почему, Ю? Вот сейчас… Они тебе, блядь, что-то наговорят…

– А есть что? – толкаю на автомате. Просто пытаюсь справиться с тревогой логически. – Ну что они могут сказать, Ян? Мне, конечно, неприятно то, как папа с мамой думают о твоей семье, но… Это не влияет на мое личное отношение к вам.

– Давай я зайду, Ю, – настаивает Нечаев, будто не слыша меня. – Зайду и все им объясню.

– Нет, Ян, нет! Не усложняй. Я ведь лучше своих родителей знаю! Их нужно подготавливать постепенно. Нельзя просто поставить перед фактом. Сейчас вот… – сглатывая, тщательно подбираю слова. – Романа Константиновича оправдали. Со временем мама с папой привыкнут к мысли о его невиновности и пересмотрят свое отношение в целом.

Но как ни стараюсь, вижу, что раню Яна. Он, хоть и привык скрывать, что несправедливые суждения об отце его задевают, передо мной не выдерживает. Дернувшись, отворачивается. Вцепляется ладонями в рулевое колесо. Шумно переводит дыхание.

– Блядь, Ю… Ну вот… Блядь! – не сразу справляется с эмоциями. Из-за этого злится. А я вся сжимаюсь и покрываюсь мурашками. – Как прикажешь мне тебя сейчас отпустить?

Накрываю его ладонь своей. Сжимая, заставляю отпустить руль. Тяну к груди. Притискиваю к ключице. Он сгребает пальцы в кулак и замирает. Поглаживаю, в надежде расслабить, обеими руками.

– Я не могу не пойти, Ян, – убеждаю, пронизывая каждое слово мольбой, в которой одно-единственное желание – чтобы он меня понял. – Возможно, они на нервах из-за Усманова… Кажется, они узнали про обвинения… Ну, я так предполагаю, потому мама написала, чтобы я не общалась со Святом.

– Хах… – выдыхает Ян ошарашенно и хрипло. – Я хренею! Что за… – скрипит зубами, явно силой себя останавливая.

– Я пойду, Ян, – тараторю быстро. Боюсь, что он сорвется и скажет о моей семье что-то плохое. И понимаю его чувства, и за своих обидно. – Напишу тебе, как только смогу. Не переживай, хорошо? Главное, что мы друг друга понимаем! Если надо будет потерпеть, я смогу! А ты?

Ян вздыхает и растирает свободной рукой лицо. Вижу, как она трясется сейчас. Да и в той, которую я сжимаю своими ладонями, чувствую эту дрожь.

– В каком плане потерпеть, Ю? – шелестит он сипло и рвано. – Что ты подразумеваешь?

Я вновь сглатываю, перевожу дыхание… Но в голове и в груди так стучит, что с ума сойти можно. Глаза жечь начинает, а в висках возникает резкая боль. Кажется, что физически какая-то хворь меня поражает. Но расклеиваться нельзя.

– Напишу, Ян, – бросаю спешно, целую его руку и выскакиваю из машины, прежде чем он успевает еще что-либо сказать.

Бегу к подъезду, наматывая на ходу шарф. Куртку застегнуть не получается, так что просто стягиваю ее на груди, как халат.

Уже на лестнице улавливаю короткий звук, оповещающий о новом входящем. Не сдержавшись, проверяю, что пришло.  

Ян Нечаев: Не уезжаю пока. Побуду рядом. Если что… В общем, знай. Надо будет, я поднимусь.

Отправляю в ответ сердечко, прячу мобильный в карман и, преодолев последние шаги на площадке, вставляю в замочную скважину ключ.

«Господи! Пусть они будут чем-то заняты! Пусть все обойдется! Пусть все будет хорошо!» – уповаю мысленно.

Но…

Едва переступаю порог квартиры, со стороны кухни показывается «педсовет». В полном составе. Выражения лиц у всех разные – скорбное – у бабушки, встревоженное – у мамы и разъяренное – у отца.

Под этим прицелом не смею и шага ступить. Виновато опускаю взгляд в пол и застываю.

– Ты… – выдыхает папа глухо, но при этом с такой ураганной силой, что у меня волосы на голове шевелятся. – Как ты могла?! – рявкает, рассекая пространство надрывным хрипом.

Я еще не понимаю, что сделала, но по моим щекам тотчас начинают литься слезы.

Сказать хоть что-то… Нереально!

А молчание еще больше злит папу. Бросившись ко мне, он сдавливает руками мои плечи и принимается яростно трясти.

– Я у тебя спрашиваю! – рявкает, накрывая меня такой волной ужаса, которую никакими словами не описать.

Рыдая, заикаюсь и захлебываюсь.

– Алексей, – пытается вразумить папу мама.

Но он, словно обезумевший, продолжает меня яростно тормошить.

– Я у тебя спрашиваю! Как ты могла?!

– Папа, не надо…

– Алексей…

– Отвечай, – со скрипом цедит по слогам, багровея до какого-то критического и безумно пугающего состояния. – Таскаешься с этим ублюдком?!

– Каким ублюдком, папа? Я таких не знаю!

– С Яном, черт его дери, Нечаевым!!! – горланит, будто не в себе. А у меня в момент сердце останавливается. Грудь заполняет боль. И давит она столь сильно, что кажется, меня просто разорвет, как перекачанный шарик. – Не дай Бог… – предостерегает папа сипло, перемежая эти слова судорожными вздохами.