Это застряло в памяти

– Как вам, Лёля, понравился Коленька? Это Коленька, Панькин сын. Замечательный голос, прекрасная дикция. Но знаете, мне паренька жалко. С такими вокальными данными петь всякую дребедень. Панькин сынок, я вам, Лёля, о нём говорила. Его за месяц можно подготовить, подобрать репертуар, поработать над чистотой интонации – и готов эстрадный певец. У меня в Гнесинке остались связи. Мог бы дальше учиться. Он тонко чувствует мелодию, не дерёт горло, где-то прибавит звук, где-то пьяно. Это дарование! А ему втемяшилось учиться на инженера. Он не представляет себе, как изменилась бы его жизнь, дурашка! Он оказался бы совсем в другом обществе! Много раз предлагала приходить ко мне учиться. Бесплатно! Надо наладить дыхание, поставить голос, звучание. Улыбался, ничего не отвечал, а теперь за полверсты меня обходит, будто я хочу его съесть. Издали мне глазки строит! – тоном обиженной девочки проговорила она. – Дуралей… А всё-таки, Коленька – какой красавчик! Фигура, улыбка, зубы, а глаза? Море обаяния! Мон амур, шарман! Вы не находите? Согласны со мной? Просто – ах!

Внизу наступил короткий перерыв, Коленька настраивал гитару. Послышались голоса из публики:

– «Девушку из Нагасаки»! Клячкина!

Певец сделал выбор:

Не гляди назад, не гляди,
Просто имена переставь,
Спят в твоих глазах, спят дожди…
Ты не для меня их оставь…

…Только ты не веришь в судьбу,

Значит, просто выбрось ключи,
Я к тебе в окошко войду…
А теперь молчи…

У Лёли дух захватило. Они с мужем не любили «сантименты», но песня ей понравилась. Клячкин, надо запомнить.

…По Смоленской дороге столбы гудят, гудят…

Ты течёшь, как река, странное название…

Поёт тихо и просто, как сам автор, Окуджава. Наверняка слушал магнитофонные плёнки, подумала Лёля. Или прорывался на концерты?

– «Девушку из Нагасаки!» – надрывались девчонки.

– «Девушка из Нагасаки» откладывается, идёт Дорофеич с гармошкой, – прокомментировала происходящее внизу Дина. – Весь этот ритуал мне известен, из моего окна всё видно и слышно. Я, собственно, к вам за сигареткой. Не угостите? Мерси.

Она закурила. Лёля не отрывала глаз от пустыря. Из дверей барака вышел небольшого роста мужчина на одной ноге с костылём и с гармонью за плечами. Тот самый, который недавно впустил Лёлю в комнату к тёте Пане. За ним шли ещё мужички и несколько женщин, тоже из барака. Молодёжь быстро освободила лавки, парни и девочки расселись амфитеатром позади возрастной публики на ящиках или прямо на земле. Девочки подстелили газетки. Дорофеич запел не сразу. Выкурил папироску, приладил гармонь, прошёлся пальцами по клавишам: «Живёт моя отрада…», потом – «На позицию девушка провожала бойца…» и сразу за этой хорошо знакомой песней: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…»

Про себя поёт, подумала Лёля, о собственном пережитом.

И тоже без перерыва: «Одесский порт в ночи простёрт, маяки за Пересыпью светятся. Тебе со мной и мне с тобой здесь, в порту, интересно бы встретиться…», «На Волге широкой, на стрелке далёкой…», «Чайка смело пролетела над седой волной…», «Ой, туманы, мои растуманы…», «Тёмная ночь, только пули свистят по степи…»

Настоящий «концерт по заявкам». Лёля вспомнила детство, последние годы войны, когда её семья уже вернулась из эвакуации. У них в кухне висела «тарелка», радиоточка, и бабушка постоянно слушала сводки с фронтов и концерты по заявкам бойцов с передовой и из госпиталей. В послевоенные годы из той же радиоточки неслись песни по заявками трудящихся, песни военных лет и новые, лирические. Они с бабушкой не пропускали ни одного такого концерта. Лёля знала и любила эти песни.

Голос Дорофеича брал за душу. И ещё Лёля вспомнила, как после войны по электричкам ходили инвалиды на костылях с гармонями и пели эти самые песни. И продавали за копейки желающим тексты песен, отпечатанные на листочках папиросной бумаги. Мама их покупала, и Лёля с подружками пели эти песни, выучивая по листочкам слова. Голоса у девчонок были громкие, но хорошим слухом никто из них не отличался. Лёля выступала в роли хормейстера.