Этот бессмертный

– Это Долина Спящих, – сказал он нам. – Тот, кто здесь спит, не просыпается. Однако мясо здесь не портится, что обеспечивает нас в неурожайные годы. Перед тем как мы вас здесь оставим… – Он повернулся ко мне: – Видел, куда я поставил карабин?

Я не ответил.

– Думаю, твои внутренности до него достанут, Комиссар. Во всяком случае, я сейчас это проверю. – Он вытащил кинжал из-за пояса и приблизился ко мне. Четыре получеловека шли за ним. – Кто, по-твоему, из вас храбрее, ты или араб?

Ни я, ни Хасан не ответили.

– Ну что ж, вы сами про себя это узнаете, – процедил он сквозь зубы. – Ты первый!

Он выдернул края моей рубашки и вырезал ее спереди, медленно и многозначительно описывая круги ножом в двух дюймах от моего живота и внимательно вглядываясь мне в лицо.

– Боишься… Лицо еще этого не выдает, но выдаст. – Затем: – Смотри на меня! Я буду вводить лезвие очень медленно. Когда-нибудь я тобой пообедаю. Что ты на это скажешь?

Я засмеялся. Неожиданно рассмеяться – это было куда как кстати.

Лицо Морби скривилось, а затем вытянулось, словно озадачившись на миг.

– Ты, часом, не рехнулся от страха, Комиссар?

– Перья или свинец? – спросил я его.

Он знал, что это значит, и хотел что-то сказать, но тут услышал, как примерно в двадцати шагах от него щелкнул камушек. Его голова дернулась в ту сторону.

Последнюю секунду своей жизни он истратил на вопль, пока Бортан, всей мощью своего прыжка опрокинув его на землю, не снес ему голову с плеч.

Явился мой гончий пес.

Куреты заверещали, поскольку его глаза как два горящих уголья, а зубы его как циркулярная пила, ростом с рослого мужчину. Хоть они, схватив свои мечи, и ударили его, бока у него как у армадилла[76]. В Бортане добрая четверть тонны… и он не совсем тот пес, что описан Альбертом Пейсоном Терхьюном[77].

Он был занят с минуту, и, когда закончил, живых среди куретов не было – все были разорваны на куски.

– Кто это? – спросил Хасан.

– Щенок, которого я нашел в мешке, выброшенном волной на берег… мешок был плотный и не утонул. А в нем моя собака, – сказал я, – Бортан.

В более мягкой части его плеча была рана. В этой схватке он ее не получал.

– Он нас сначала искал в деревне, и его пытались поймать. Много куретов нашли свою смерть в этот день.

Бортан семенил лапами и лизал мое лицо. Вилял хвостом, фыркал по-собачьи, вертелся по-щенячьи и носился кругами. Он прыгнул на меня и лизнул в лицо.

– Хорошо, когда у человека есть собака, – произнес Хасан. – Я всегда любил собак.

После этих слов Бортан его обнюхал.

– Ты вернулся, ты, старый грязный сукин сын, – сказал я ему. – Разве ты не знаешь, что собаки все вымерли?

Он завилял хвостом, снова подошел ко мне и лизнул мою руку.

– Прости, что не могу почесать тебя за ухом. Однако ты знаешь, что мне бы этого хотелось, правда же?

Он завилял хвостом.

Я разжал и снова сжал пальцы правой руки, насколько это позволял узел. Делая это, я повернул голову направо. Бортан наблюдал – его влажные ноздри трепетали.

– Руки, Бортан. Мне нужны руки, чтобы освободиться. Руки, что развяжут мои узлы. Ты можешь их найти, Бортан, и привести сюда.

Он подхватил руку курета, лежавшую на земле, и положил ее к моим ногам. Затем поднял голову и помахал хвостом.

– Нет, Бортан. Нужны живые руки. Руки друзей. Руки, которые меня развяжут. Ты ведь понимаешь, правда?

Он лизнул мою ладонь.

– Иди и найди руки, чтобы освободить меня. Живые и преданные. Руки друзей. Ну, быстро! Пошел!

Бортан повернулся и побежал, остановился, оглянулся и затем задрал хвост.

– Он что, понимает? – спросил Хасан.

– Думаю, что да. Мозги у него не такие, как у обычной собаки, и он живет гораздо дольше, чем человек, чтобы научиться все понимать.

– Тогда будем надеяться, что он найдет кого-нибудь раньше, чем мы навечно заснем.

– Да.

Мы так и торчали там, и ночь была холодна.

Мы ждали долго. В конце концов мы потеряли счет времени. Мучительная судорога свела все наши мышцы. Мы были покрыты коркой крови из бесчисленных мелких ран, сплошь исцарапаны. От усталости и бессонницы кружилась голова.

Мы так и торчали там, и веревки врезались в нас.

– Думаешь, они доберутся до твоей деревни?

– Мы помогли им взять хороший старт. Надеюсь, у них довольно приличный шанс.

– С тобой всегда трудно работать, Караги.

– Знаю. Я и сам это заметил.

– …Как в то лето, когда мы заживо гнили в подземных казематах Корсики.

– Согласен.

– …Или когда мы добирались до вокзала в Чикаго, после того как в Огайо лишились всего оборудования.

– Да, дурной был год.

– Но у тебя всегда сложности, Караги, – указал Хасан. – «Рожденный завязать узлом хвост тигру» – это пословица о таких, как ты. С ними трудно. Я лично люблю спокойствие, прохладную тень, книгу стихов, свою трубку…

– Тише! Я что-то слышу.

Это был стук копыт.

За скошенным лучом света из упавшего фонаря появился сатир. Движения его были нервные, он переводил взгляд с меня на Хасана, и снова на меня, и вверх, и вниз, и мимо нас.

– Помоги нам, рогатенький, – сказал я по-гречески.

Сатир осторожно приблизился. Увидел кровь расчлененных куретов и повернулся, словно хотел бежать отсюда.