Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Рассмотрев различные человеческие интерпретации взгляда животных, Армстронг подтвердил ключевую истину: взгляды, которыми мы обмениваемся с представителями других видов, вбирают в себя основополагающие аспекты нашей собственной идентичности и нашего понимания бытия вокруг нас. В своей книге я выдвинул на первый план те моменты, когда русские люди смотрели в глаза волкам и видели или дикого «чужака», или, реже, отражение или преломление самих себя, однако «дикий взгляд», вынесенный в заглавие, может быть прочитан вполне однозначно. В России XIX века способы интерпретации человеком взгляда грозного хищника выступали ключевыми символами и маркерами того, что значит быть русским. Модели, в соответствии с которыми русские воспринимали, изображали, третировали и преследовали волков, непосредственно соотносятся с развитием русского национального самоощущения, а также с общественным расслоением в Российской империи и осознанием собственной «инаковости» по отношению к Западной Европе. Иными словами, отношение русских людей к волкам в следовавшие друг за другом периоды имперской эпохи, по мере изменений в русской природе, обществе и культуре, связано с их сокровенными представлениями (и опасениями) о самих себе. У специалистов наподобие Туркина и Сабанеева, охотников, защитников животных и многих других отношение к русскому «волчьему вопросу» переплеталось с заботами о судьбе страны после отмены крепостного права, причем в такой степени, что по мере знакомства с доступными историческими материалами мое удивление возрастало все больше и больше. Чувство неполноценности и отсталости, стыда за свою страну, столь отчетливо проявившееся в монографии Сабанеева о волках и работах Туркина по охотничьему законодательству, красноречиво свидетельствует о процессах, благодаря которым животные получали возможность стать неотъемлемой частью культурного самоопределения, осмысления и представления. Неудивительно, что у таких писателей, как Толстой, Чехов, Зиновьева-Аннибал и другие, к которым я обращался, волки выступают в качестве центральных элементов литературного повествования, символических фокусов для выражения фундаментальных истин о Российской империи и ее народе.

Если «волчий вопрос» служил символом русской отсталости, общественной неустроенности, культурных пробелов и недостаточной поддержки граждан со стороны правительства, то волки в Российской империи также представляли собой источник для укрепления национальной идентичности и даже гордости. Архетипический русский псовый охотник, способный голыми руками сострунить матерого волка, не имел бы возможности проявить свою удаль, если бы не постоянное присутствие грозного врага. После отмены крепостного права русские ружейные охотники считали ценнейшим опытом именно охоту на волков. Сами борзые собаки, чьи качества и даже клички были неразрывно связаны с их свирепой добычей, в глазах ценителей выступали центральным символом русской культуры.

Но опять-таки, этот источник гордости для одних служил эмблемой русской жестокости для других. Хотя мы встречались с многочисленными описаниями мучений, которые причиняли волкам борзые, один из самых известных литературных эпизодов, связанных с русскими борзыми, появляется в романе, не имеющем особого отношения ни к волкам, ни к охоте. Все, кто читал Ф. М. Достоевского, помнят, как Иван Карамазов рассказывает своему идеалистически настроенному младшему брату Алеше историю, которую считает «характерной» для старой России начала XIX века. Эта история, по словам Ивана вычитанная в одном из журналов, где печатались архивные материалы, повествует о жившем в начале 1800-х годов генерале, владельце двух тысяч душ крепостных и нескольких сотен охотничьих собак. Однажды крепостной мальчик, играя, зашиб камнем лапу его любимой гончей. За это генерал приказал раздеть восьмилетнего мальчика догола и спустить на него целую стаю борзых собак. Те растерзали его на глазах у матери и остальных крепостных. Рассказав эту историю, Иван спрашивает Алешу, следовало ли за это расстрелять генерала, на что Алеша отвечает утвердительно[126]. Достоевский использует историю о русских охотничьих собаках, чтобы в сжатой форме выразить основную моральную дилемму своего реалистического, но вместе с тем метафизического романа о фундаментальной природе России и ее жителей[127]. Разительно отличающаяся от изображения охоты на волка в «Войне и мире» Толстого, хотя и относящаяся к той же эпохе, эта притча, рассказанная мыслящим и интеллигентным Иваном из романа Достоевского, показывает, какое глубокое значение для русской культуры имели волки и их одомашненные сородичи, выступавшие отправной точкой для самопознания.