Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. <…>

Он чутьем чувствовал, что, ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. <…> С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. <…> Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.

В то же мгновение, как он сделал это, всё оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтоб увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одною ногой прыгал на земле, другою зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, чтό он с ним будет делать, офицер закричал: je me rends![45] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. <…> Ростов скакал назад с другими, испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему [Толстой 1938а: 63–65].

Описывая стычку, Толстой подчеркивает роль зрительного контакта между двумя людьми, которые оценивают друг друга и решают, что делать. Ключевую роль в инстинктивном решении Ростова проявить милосердие играют «светлые голубые глаза» и испуганное лицо французского офицера, а также его способность словесно выразить готовность сдаться на языке, понятном обоим. Разумеется, ни один из этих атрибутов не участвовал во взаимодействии Николая с волком, и, соответственно, Ростов воспринимал зверя без малейшей эмпатии. Размышляя над событием, принесшим ему Георгиевский крест за храбрость, Ростов вспоминает двойственные и неловкие чувства, испытанные им при столкновении с французским офицером: «И в чем он виноват с своею дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За чтό ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!» [Толстой 1940: 66][46].