Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Туркин подчеркивает, что в российских охотничьих законах совершенно не учитывались различия между характерными для разных местностей флорой, фауной, климатом и рельефом, а также культурные различия [Там же: 103–109]. Так, почти во всей Российской империи по-прежнему действовал принятый в 1763 году, вскоре после воцарения Екатерины II, запрет охоты на птицу с начала марта по конец июня [Там же: 93]. При этом не принималось во внимание, что в разных географических регионах империи существенно различается время весенней миграции птиц, а также плотность населения и значение охоты для местной экономики и культуры коренных народов. Вместе с тем, как отмечает Туркин, Россия могла бы извлечь выгоду из того обстоятельства, что различные виды птиц, а также других животных, проводят на ее территории всю жизнь даже с учетом миграций. По его мнению, это позволило бы, при условии соответствующих мер со стороны правительства, осуществлять больший контроль над популяцией диких животных и охотничьим хозяйством империи, нежели в гораздо меньших по территории странах Западной Европы, где перелетные птицы каждый год пересекают государственные границы, что вынуждает жителей этих стран убивать их как можно больше при всяком удобном случае [Там же: 6–7, 13].

В книге 1889 года Туркин посвящает около десяти страниц рассуждениям о несовершенстве российских охотничьих законов, касающихся хищных млекопитающих и птиц. Он указывает, что, по российскому законодательству, «хищные звери могут быть истребляемы всеми возможными способами» [Там же: 70]. В то же время, как он отмечает, юридические определения хищников не соответствовали актуальным зоологическим знаниям, отличаясь неполнотой и иногда неточностью. Так, согласно существующим законам, хищные млекопитающие определялись следующим образом: «К хищным зверям причисляются: медведи, волки, рыси, лисицы, сурки и другие» [Там же: 68] (курсив Туркина). Он отмечает, что эта ограниченная и неточная категоризация включает не относящегося к хищникам грызуна – сурка, но не учитывает хищного хорька, о чем свидетельствуют и другие разделы данного законодательного акта.

Туркин рассматривает способы охоты на хищников в Швеции, Франции и Пруссии, отмечая, что правительства этих стран активно поощряют, а иногда и требуют от своих граждан участия в контроле над хищниками или их истреблении. Особое внимание он уделяет Швеции – стране, в которой существуют эффективные законы и практики, направленные на борьбу с хищниками. Он подчеркивает, что шведские охотничьи клубы были обязаны охотиться на хищников, а от сельских жителей Швеции вне зависимости от социального положения требовалось оказывать в этом содействие; те же, кто не участвовал в запланированных охотах под руководством назначенных государством егермейстеров, облагались денежным взысканием [Там же: 21–22]. Туркин выделяет четырнадцать методов (в том числе отравление), которые применялись в Швеции при организованной охоте на хищников, указывая, что некоторые методы разрешены только в отдельных округах [Там же: 71–72]. Как отмечает Туркин, эти юридические и общественные нормы, а также тщательно выстроенная правительственная политика привели к выдающимся результатам. В отдельные годы число медведей, волков, лисиц и рысей, убитых в ходе проводимых в Швеции кампаний по борьбе с хищниками, достигало десяти тысяч; таким образом, на двенадцать человек населения приходился один крупный хищник. В России же годовая численность убитых волков, рысей и лисиц составляла примерно одного хищника на 300 человек [Там же: 75–76]. Различия между шведскими и российскими практиками Туркин резюмирует в пространном пассаже, из которого я заимствовал эпиграф к этой главе: