Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Первая половина статьи Воронова представляет собой беспристрастное описание этого способа. Во второй половине автор переходит к его критике как с практической, так и с моральной стороны:

Нет спору, что волк серьезный враг и хищник домашних животных, но ведь все дело-то в том, что терзая, положим, овцу, он действует не сознательно, не с предвзятою целью нанесть вред человеку, а инстинктивно, для удовлетворения своего голода; человек же, зная это хорошо, вместо того, чтобы несколькими выстрелами сразу уничтожить всю волчью семью, становится мучителем наравне с неразумным животным, подвергая его ужасной смерти от голода и потери крови [Там же: 207].

В нравственном возмущении, которое вызывает в Воронове судьба волчат, пущенных по реке и как бы распятых за грехи своих родителей, отражается христианская подоплека деятельности РОПЖ. В то же время указание, что волки действуют инстинктивно, а не из намерения причинить зло или вред, свидетельствует о возрастающем влиянии новейших зоологических представлений о поведении животных. Кроме того, автор утверждает, что этот способ не только бесчеловечен, но и подвергает опасности села и деревни, расположенные ниже по течению, поскольку туда забегают разъяренные взрослые волки. Отражая распространенное в его время заблуждение, он утверждает, что в таком состоянии взрослые волки особенно опасны, поскольку бешенство возникает у них внезапно из-за беспокойства за судьбу детенышей в сочетании с воздействием палящих солнечных лучей. «А что значит бешеный волк, это знает всякий, живший в деревне», – заключает автор [Там же: 208].

Меры, предпринимаемые крестьянством для борьбы с волками, подобные тем, которые описал Воронов, становились легкой мишенью для порицания со стороны членов РОПЖ и охотников-дворян – как с моральной, так и с практической точки зрения, а также и потому, что в них, как считалось, проявляется невежество простонародья. Сам Воронов, будучи сотрудником журнала, принадлежал к числу образованных людей и, очевидно, не терпел такого ущерба от волков, как сельские жители. Крестьяне же могли прибегать к такому способу отчасти потому, что, как мы уже видели, охотники-помещики и члены охотничьих клубов в большинстве случаев дожидались осеннего или зимнего сезона, чтобы начать соответственно псовую или ружейную охоту на волков, которые тем временем уничтожали крестьянский скот.

Волчья травля, напротив, представляла более сложную дилемму – в том смысле, что она устраивалась, как правило, на средства охотничьих обществ, в которых состояли в основном представители высших классов, поскольку на содержание своры выдрессированных борзых требовались значительные средства. Члены РОПЖ не только выступали против страданий животных, но и действовали из убеждения, что публичная демонстрация, как животные насмерть борются друг с другом, развивает безнравственность и жестокость у зрителей, среди которых часто были женщины и дети. С другой стороны, охотники возражали, что соревнования по травле не только служат для забавы, но и имеют утилитарную цель, поскольку позволяют оценивать состязающиеся стаи борзых. Как правило, противники этих соревнований использовали определение «травля», а сторонники предпочитали определение «садка»[107]. Подобные состязания вплоть до 1890-х годов проводились как в обеих столицах, так и в провинции, и состояли в следующем: на животных – чаще всего зайцев или волков – спускали борзых, чтобы оценить их способность настигать и расправляться с добычей. Зайцев борзые обычно разрывали на куски, а волков иногда просто окружали и загрызали, хотя часто сами гибли во время схватки с ними.

Основанный на личных впечатлениях очерк В. С. Толстого, опубликованный в «Природе и охоте» в январе 1880 года, описывает волчью травлю с позиции охотника и знатока подобных практик. Вначале Толстой сообщает, что 4 января на Московском ипподроме в присутствии одних охотников, без широкой публики, состоялись соревнования по травле, организованные Московским императорским охотничьим обществом. Сначала на манеже появился один волк, которого выпустили из деревянного ящика, устроенного таким образом, что находившегося внутри зверя можно было видеть со всех четырех сторон.