Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Вечером, в постели, я вспоминал впечатления дня, и воображение мое все возвращалась к той минуте, когда в кустах, недалеко от меня, послышался шорох, показался на опушке волк и стал озираться по сторонам. Я вспоминал, как волк, не заметив меня и слыша за собой крики загонщиков, пустился было прочь от леса в степь, как в эту минуту я повалил его выстрелом, и как стал добивать его. <…>

Вспоминая это, я заметил, что я с каким-то настоящим сладострастием, упиваюсь страданиями издыхающего животного. Мне стало совестно за себя. И тут я сразу, не умом, а сердцем почувствовал, что это убийство волка было само по себе делом дурным, что хуже еще самого дела было мое наслаждение им, и что хуже всего была та недобросовестность, с которой я оправдывал все это [Там же].

Чертков описывает, как вследствие этого прозрения он прекратил охотиться и стал ярым противником данного занятия; он акцентирует внимание на том, что охота требует от человека добровольно подавлять в себе сострадание, одно из ценнейших человеческих качеств. Он прибегает к внутреннему монологу, подчеркивая, что охота делает ее участников бесчувственными к мучениям, которые они сами же причиняют, и разрушает природную человеческую склонность к состраданию:

Распороть кинжалом брюхо, раздробить об пень мозг, рвать на части и т. п., все это – самые обыкновенные и даже нужные поступки на охоте. Но ведь всякому человеку естественно жалеть животных и больно видеть их страдания. Почему же тем же самым людям, как скоро они на охоте, не только не жалко, но и не совестно обманывать, преследовать, гнать, травить и всячески мучить и истязать животных? [Там же].

Утилитарный довод, что убийство хищников оправдано соображениями пользы, Чертков рассматривает с позиций отрицания насилия как такового, характеризуя охоту с духовной и даже философской точки зрения. В этом смысле он следует зарождавшейся толстовской философии ненасилия и вегетарианства, которая также пропагандируется в статье:

Я понял, что если я, убивая волка, утешаю себя тем, что спасаю его жертвы от смерти, то, став в положение самого волка, я мог бы точно так же сказать, что, оставаясь в живых и поедая, например, зайца, я спасаю те насекомые, которые вместе с своим кормом проглотил бы заяц, если бы он остался жив, и т. д. без конца [Там же][102].