Ева

– Книги. Я спряталась в лавке Голда – его самого не было, но я знала, где он прячет ключи. Мне тогда было так плохо и грустно, я плакала, не переставая и не знала, где еще найти утешение. Я бродила между полок и мне казалось, что некоторые книги шепчут мне что-то – я стаскивала их на пол. Когда стопка книг стала выше меня – я стала читать, и читала, читала – чтобы не думать, чтобы потеряться, чтобы забыть – единственным моим желанием было, чтобы тебя никогда не было – и в какой-то момент я заснула, а очнулась, уже когда вокруг меня были родители, Голд, машины, мигалки.

 -И ты не помнила меня.

– И я не помнила тебя. «Любовь, – говорил он, – лучше мудрости, ценнее богатства и прекрасней, чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь ее, водами не погасить. Я звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твое, но ты не внимала мне. На горе я покинул тебя, на погибель свою я ушел от тебя. Но всегда любовь к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что все было над нею бессильно, хотя я видел и злое, и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже умру с тобою»

– Что это? – резко спросил Локи.

– Оскар Уайльд. «Рыбак и его душа». Сказка, которую я тогда читала – одна из. Голд сказал, что я вспомню все, когда вспомню книгу. Так и есть.

– Значит, это все правда, что про тебя говорят?

– А что говорят?

– Что ты ведьма и что книги тебе дают власть над судьбой.

– А сам ты как думаешь?

– Я видел, как ты дала книгу Мэри Нолан и в тот момент вы обе верили в то, что совершаете нечто ужасное.

– Тебе это мешает? Любить меня? Нилу мешало.

– Нил ревновал.

– А ты?

– Нет. Я не ревную. Но я беспокоюсь. Я достаточно пожил на свете, чтобы понимать, что игры с такими вещами не доводят до добра. Я ведь прав, Ева?

Я спрятала голову у него на груди. Он пах кожей и полынью, и этот горьковатый аромат нес умиротворение. Хотелось рассказать Локи все, но я сказала только:

– Прав. Но я не могу не делать то, что я делаю. Сейчас не могу. Это как зуд на кончиках пальцев, как потребность дышать. Если меня просят книгу – я должна ее дать. Понимаешь?

– Я художник. Не рассказывай мне про руки, живущие своей жизнью. Но я хочу, чтобы ты кое-что пообещала: не ради меня, ради себя. Никогда не давай книгу, если у тебя не просят.

Я молчала долго. Лукас не знал о моем подарке Фрэн – но он достаточно знал меня, чтобы понимать, как трудно порой не вмешиваться в ход событий. Я знала, что он прав и то, что я сделала – никогда не должно повториться. Поэтому я сказала:

– Обещаю.

Я и не подозревала, как скоро мне придется нарушить свое слово.

Глава 24. Отцы и дети

Я знаю, что счастье не может длиться вечно. Наша жизнь раскрашена черным и белым для того, чтобы мы могли отличать одно от другого. За последний год я медленно раскачивала свой сюжет на качелях радости-печали, не подозревая о том, что конец первой главы уже не за горами.

Сейчас я была на взлете. Все песни о любви снова звучали для меня, и я отдавалась чувству со всей безрассудностью и бесстрашием юности. Локи, Локи, Локи – его имя не сходило с моих губ и бесконечно терпеливы были те, кто окружал меня в то время. Я летела к нему в каждую свободную – а иногда и не свободную секунду: меня никто не останавливал – да и попробовал бы кто-нибудь меня остановить. Он забирал меня с уроков, я отпрашивалась у Голда, по ночам выпрыгивала из окна – любовная лихорадка, а симптомы ее – невозможность жить, есть, дышать без своего ненаглядного. Никогда я не любила больше так яростно, так искренне и так открыто как в том апреле, когда мне было семнадцать лет – и казалось, даже запахи наших тел смешались и лежа в постели, я чувствовала на своем запястье аромат Локи – и с ним засыпала.

Единственное неудобство мне доставлял мотоцикл.

Рони окончательно встала на ноги и, компенсируя многие месяцы неподвижности и беспомощности, теперь ездила везде и всюду, поэтому ее машина нам была недоступна. Каждый раз с замиранием сердца я садилась на «Костяшку»34 Лукаса и надеялась, что не умру от ужаса и восторга. Поэтому я не удивлена, что мысль о собственном автомобиле посетила меня именно тогда.

– Научить тебя водить? – папа не донес ложку до рта. – зачем тебе это нужно? Мы с мамой возим тебя везде, где нужно.

– Папа. – мой голос был сама кротость и терпение. – Папа, мне скоро восемнадцать, а святое право каждого американского подростка получить автомобиль на совершеннолетие. И потом, ты же научил Рэна и Рику.

– Это другое. Они парни, и потом, у них талант. Я сказал им, что да как и они взяли и поехали сами.

Джек Райан, прекрасный муж и идеальный отец, в вопросах вождения был форменным шовинистом. Он искренне считал, что место женщины – справа от руля и ее задача украшать дорожное движение, а не являться причиной его нарушения. Его собственная жена до сих пор являлась вызовом его моральным устоям, он не уставал повторять, что Элена ужасно водит и никогда не разрешал ей садиться за руль, если он был в машине.

– Я хочу научиться ездить.

– Нет, я сказал.

– А вдруг у меня талант?

– У тебя его нет.