Ева

– Где Ник? Почему здесь нет Ника? Почему он не с Фрэн?

Мэри подняла на меня заплаканные глаза и распростерла объятия:

– Это такая потеря для всех нас.

Рядом с ней взахлеб рыдал какой-то парень.

– Нил?

Нил выглядел отвратительно. Жалкий, опухший от слез мальчишка. Слабак. Я поморщилась, но в моей груди медленно разверстывалась пропасть. Стало так страшно, как в самом неотвратимом кошмаре, который душит тебя цепкими пальцами, а ты не можешь, не можешь проснуться и только молишь: нет, нет, нет. Паника, захлестывающая липкая паника накрывала меня, и я уже не различала лиц круго́м, они сливались в отвратительное воющее пятно.

Заплакал ребенок. Так отчаянно и пронзительно завопил, как может только младенец, требующий еды.

– Это ребенок… Фрэн?

Мэри кивнула.

– Да, девочка. Слава богу, здоровенькая. Хотя бы ребенка мы сохранили.

И тут я поверила. Окончательно и бесповоротно поняла, что Фрэн нет. Я всегда знала, что им обоим не быть: и если ребенок жив – значит, Фрэн умерла.

Все вокруг стало вдруг ярким и острым. Шумным. Насквозь лживым и прогнившим. Лицемерные лица, подлые слезы, они никогда не дорожили Фрэн. Они смотрели на меня как стервятники, ожидая чего – слез? Я ненавидела всех.

Ко мне подошли родители:

– Пойдем домой.

Они встали по обе стороны, как телохранители. Или тюремщики. Если бы я сейчас побежала, меня бы поймали, может быть, сделали укол, заставили спать. Не дождетесь. Я пошла с ними покорная, как овца.

Я не помню, как пришла домой. Дорога стерлась из памяти. Вот мы уходим из больницы, а вот я уже в своей комнате. Мама обнимала меня, предлагала поговорить. Я вытерпела ее прикосновения и промолчала. Внутри что-то тряслось, как будто меня бил сильный озноб. Я вытянула вперед руки – они тоже дрожали. Мама позвала ужинать. Они не должны ничего заметить. Я встала перед зеркалом, высматривая признаки боли на лице, и меня накрыло дежавю: вот так же я стояла летом, наутро после того, как мы с Нилом переспали в первый раз и пыталась понять, заметно ли по мне уже, что я не девственна.

Но с виду все было как обычно. На секунду я отпустила контроль и лицо перекосила жуткая гримаса отчаяния. «Сейчас зарыдаю» подумала я, но не расплакалась. Спустилась, села за стол, съела ужин, посидела с родителями, поддержала какой-то разговор. Все это время я тщательно следила за своими руками – если бы они внезапно затряслись, мама или папа заметили бы.

Выждав нужное время, чтобы без подозрений уйти, поднялась обратно к себе. Легла в постель, свернулась клубком. Меня должны были одолевать думы и переживания, но я была странно расконцентрированная. Даже додумать предложение до конца было сложно. Было плохо и больно, голову и плечи сильно сжимали в невидимых тисках. Не знаю, сколько я пролежала вот так. В какой-то момент я заснула, но сон не отличался от яви. Я сидела в холодной пустой комнате, босая, под стеклянным колпаком и смотрела на свои ноги. В стену снаружи бились мысли, но не могли попасть внутрь и разлетались по сторонам с гулким звоном. Я знала, что должна что-то понять или вспомнить, и тогда освобожусь, но не знала, что именно. Я проснулась глухой ночью с гулко колотящимся сердцем и поняла, что уже не усну. Спустилась, только чтобы не сидеть на месте. В гостиной на диване сидел Локи и смотрел телевизор. Увидев меня, он выключил звук.

– Не спится?

Я покачала головой.

– Где мама с папой?

– Они…там. Нужно помочь.

«У Фрэн», не договорил он, но и так было все понятно. Меня не позвали, как обычно считая ребенком.

– А тебя за няньку оставили? Как в детстве? – может быть, излишне грубо спросила я, но Локи не обиделся.

– Я сам вызвался. Не могу там находиться. Кто-то то и дело начинает голосить, все прокурено, дышать нечем и атмосфера тягостная, выть хочется.

Это я понимала. Выть хотелось и мне.

Я села рядом с ним, положив голову на плечо. На экране шли «унесенные ветром» и что-то сильно стиснуло внутри от этой иронии судьбы. Локи не задавал вопросов, не лез с сочувствием, и я по сей день благодарна ему за это. Он просто был рядом и только от этого мое одиночество становилось совсем немного, но легче. Мы так и не включили звук и полотно истории молча разворачивалось перед нами. Я следила за ним глазами, легко узнавая фразы знакомого сюжет. Когда через целую вечность фильм закончился, ночь еще даже не перевалила за половину. Локи выключил телевизор, и я положила голову ему на колени, но сон не шел. Снова и снова повторяя про себя «скоро рассвет и наступит новый день» я смотрела в окно, ожидая зарю. Казалось бесконечно важным зациклиться на этой фразе, как будто от нее зависело мое спасение. Время застыло и растянулось, а я была у него в плену. Рассвет оказался совсем непохожим на эпохальные картины в фильмах: не звучала музыка, солнечные лучи не озаряли землю. Просто было темно, а через взмах ресниц светло. В 5.39 ночь отступила. Но Фрэн больше не было.