Ева и её братья

Следак Ваня хорошо понимал правила игры, устройство Системы и то, чего от него ждут. Такой системе нужны персонажи, в характере которых готовность подобострастно вылизывать начальству сочетается с острым желанием продать родную маму за небольшой по местным масштабам кусочек власти.

И тут Пигорову дали отмашку, что всё можно. Наконец настал приятный момент поквитаться с заносчивым фраером. Взяв с собой парочку дюжих бугаёв, Ваня в служебной «Волге» отправился в ЦКБ. Вломившись в палату к Конькову, Пигоров злорадно сообщил: «Подписку о невыезде нарушил? Быстро собрался и на выход».

Александр ехать категорически отказался. Он до последнего не верил, что с ним могут так поступить. И вокруг никто тоже не мог поверить. Прибежавший дежурный врач, повысив на Пигорова голос, на что требовалось отдельное мужество, пытался объяснить, что у Александра давление 190 на 110. Но его оттолкнули, а Конькова, подхватив под мышки, вытащили из кровати и поволокли по коридору.

* * *

Пока его тащили, перед глазами его стояла одна картинка. Родительская квартира в украинском городке, где прошло детство. Обыск. Всё – вещи, бельё, книги – перевёрнуто, сброшено на пол. Запах валокордина, плывущий в воздухе. Сдержанный, даже слегка заторможенный отец, кусающая губы мать. Домработница Анастасия капает матери лекарство на сахар. И они с сестрой – выкинуты из постелей, потеряны, не понимают, какое отношение имеют к их семье эти люди в штатском, почему перетряхивают их вещи, книги, игрушки…

Что они искали, что надеялись найти?

Отец Александра Владимир Коньков был директором крупного оборонного завода в Краматорске.

Несмотря на то, что мама Владимира была русская, его папенька, старый большевик, записал сына евреем. Что было очень странно, потому что при заключении брака взял он русскую фамилию жены. Казалось бы, уж ассимилироваться так ассимилироваться. Но, возможно, кровь не дала? А может, вера в интернационализм? Тогда, в 26 году, роман евреев с советской властью был ещё в разгаре…

С детства Володя имел склонность к точным наукам и вообще любил грызть гранит. Тысячелетнее изучение священных книг, видимо, всё же повлияло на генетику еврейских детей. Никакая ассимиляция не могла погубить желание учиться, которое было столь велико, что не важен был даже конкретный предмет. Влёк сам процесс. Да и не уничтожить феноменально живучую еврейскую ментальность, прорывающееся в мельчайших деталях поведения, и жестоковыйность, то бишь упорство, так раздражающее окружающих. В шестнадцать с половиной лет Владимир ушёл на фронт добровольцем. Война закалила его характер, который и до этого не был простым.

Пятая графа и очевидные таланты в сочетании с достаточно крутым нравом и неумением вовремя прогнуться плодили недоброжелателей в главке. И хотя сталинские времена закончились, местные обычаи изменились не сильно, и при заинтересованном подходе достаточно было любой анонимки. Приезжала комиссия с приказом об отстранении, «работала» день, улетала. Затем отца вызывали в Москву, разбирались и снова назначали. В один особо урожайный на доносы год таких вызовов случилось более десяти. Часто подключали прокуратуру и КГБ, проверяли личное имущество, переворачивая всё вверх дном. А его жену – Сашину маму – в это время донимали звонками разные «благожелатели», намекая на секретаршу и моральный облик.

Хотел Александр этого или нет, что-то большее, чем он сам, заставляло его повторять путь отца в ещё более удручающем варианте.

* * *

В Мещанском суде, несмотря на поздний час, как рояль в кустах, их ждал судья. Но тут от всего пережитого у Конькова начался гипертонический криз, и он потерял сознание. Пришлось вызывать неотложку и снова отправлять его в ту самую больницу, из которой он был так грубо изъят. Предварительное следствие под давлением его Нордических покровителей было приостановлено до выздоровления.

Пока Коньков лежал в ЦКБ, закулисная война продолжалась. Нордические ни о чём не договорились с Соборными, которые вели себя как-то странно, неконструктивно и даже отказывались от предложений разделить грядущую прибыль от реализации продукции «Вулкана». Поэтому было решено продолжать лечить Александра, чтобы избежать эксцессов с насильственным приводом в суд. А через месяц после ЦКБ он плавно перетёк долечиваться в клинику неврозов. И сколько ни бомбардировала прокуратура это заведение запросами о том, когда Коньков его покинет, заведение с достоинством отвечало, что быстро не получится.

В конце концов Ване Пигорову всё это до смерти надоело, и он решил Конькова прищучить при полном одобрении начальства. Он незаконно возобновил следствие и получил прокурорское предписание о принудительном помещении Конькова в психиатрическую лечебницу для экспертизы. И Конькова опять тащили по полу, изымая теперь уже из клиники неврозов. А чтобы Конькову не показалось мало, его заперли в дурке в палате на десять человек вместе с диагностированными психами и маньяками.

В психушке Конькова продержали почти месяц. Наконец комплексная судебно-психиатрическая экспертиза признала его здоровым.