Евангелие Достоевского

Достоевский потрясен пережитым, но в то же время безмерно счастлив. Только что он простился с жизнью, и вдруг она ему вновь дарована. По возвращении в крепость он пишет брату: «Я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть, – вот в чем жизнь, в чем задача ее… Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело во мне, как теперь».

Расстрел петрашевцев. Рис. Б. Покровского. 1849 г.

Здесь же Достоевский пишет о жизни как даре, которым надо дорожить: «Как оглянусь на прошлое, да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неумении жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, так кровью обливается сердце мое. Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья… Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму. Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце мое в чистоте. Я перерожусь к лучшему».

Достоевский ощущает себя воскресшим из мертвых, заново родившимся. Да, ему предстоят долгие годы каторги и ссылки. Он страшится их, но не унывает. «Жизнь везде жизнь», – говорит он, готовя себя к предстоящим испытаниям.

В Мертвом Доме

Четыре года пребывания на каторге нашли отражение в «Записках из Мертвого Дома». Здесь Достоевский описывает свою тюремную казарму: «Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым, удушающим запахом. Не понимаю теперь, как я выжил в ней… На нарах у меня было три доски: это было все мое место. На этих же нарах размещалось в одной нашей комнате человек тридцать народу. Зимой запирали рано; часа четыре надо было ждать, пока все засыпали. А до того – шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменные лица, лоскутные платья, все – обруганное, ошельмованное… да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение».

Титульный лист журнала «Время», в котором впервые были изданы главы «Записок из Мертвого Дома»

Н. Каразин. Иллюстрация к «Запискам из Мертвого Дома». 1893 г.

И. С. Тургенев. Фотография С. Левицкого. 1855–56 гг.

Л. Н. Толстой. Фотография кон. XIX в.

В 18 лет Достоевский мечтал заняться изучением человеческих характеров. Судьба предоставила ему возможность, которой не имел ни один из русских писателей XIX века. Все они, за немногими исключениями, были дворянами и в своих произведениях изображали разного рода «дворянские гнезда», где бушевали дворянские страсти. Если же они бросали взгляд в сторону простонародья, то смотрели на него свысока или со стороны. И чтобы приблизиться к пониманию народа, им требовались особые усилия. Типичные примеры – Тургенев и Толстой.

Заковывание каторжанина в кандалы. Фотография кон. XIX в. Сибирь

Оба стремились понять народ, вывели в своих произведениях немало ярких народных характеров, но ни один из них не жил в народе и среди народа. До конца дней они оставались пленниками дворянского быта и дворянского мировосприятия.

Достоевскому было суждено «войти в народ», но не так, как это делали другие писатели, и не так, как это делали революционеры, ходившие в народ, чтобы заразить его своими идеями. Достоевский оказался на самом дне социальной пирамиды, став одним из тех униженных и оскорбленных, обруганных и ошельмованных, коими были наполнены тюремные камеры: «Я думаю, каждая губерния, каждая полоса России имела тут своих представителей… Надо полагать, что не было такого преступления, которое бы не имело здесь своего представителя… Были здесь убийцы невзначай и убийцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойников. Были просто мазурики и бродяги… Были и такие, про которых трудно было решить: за что бы, кажется, они могли прийти сюда? А между тем у всякого была своя повесть, смутная и тяжелая, как угар от вчерашнего хмеля».