Евангелие Достоевского

Леонтьев называл христианство Достоевского «розовым» и «сентиментальным». Полемизируя с Достоевским, он писал: «Не полное и повсеместное торжество любви и всеобщей правды на этой земле обещают нам Христос и Его апостолы, а, напротив того, нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре, ибо близость конца должна совпасть с последними попытками сделать всех хорошими христианами… Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственная возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите… Помните и то, что всему бывает конец… А если будет конец, то какая нужда нам так заботиться о благе будущих, далеких, вовсе даже непонятных нам поколений?.. На что эти младенчески болезненные мечты и восторги? День наш – век наш! И потому терпите и заботьтесь практически лишь о ближайших делах, а сердечно – лишь о ближних людях: именно о ближних, а не о всем человечестве».

Достоевский в своих записных тетрадях успел отреагировать на эту критику, в частности на идею о том, что «не стоит добра желать миру, ибо сказано, что он погибнет». «В этой идее есть нечто безрассудное и нечестивое, – пишет Достоевский. – Сверх того, чрезвычайно удобная идея для домашнего обихода: уж коль все обречены, так чего уж стараться, чего любить, добро делать? Живи в свое пузо». В нападках Леонтьева Достоевский видит прежде всего зависть: «Тут, кроме несогласия в идеях, было сверх того нечто ко мне завистливое. Да едва ли не единое это и было».

Время расставило все по своим местам. Мало кто знает сегодня, кто такой Константин Леонтьев. А Достоевский является одним из самых читаемых авторов во всей мировой литературе. И то христианское мировосприятие, которое пронизывает его последние романы, не может не отзываться в сердцах миллионов читателей, даже далеких от религии.

Христа и Евангелие Достоевский воспринимал очень лично, через призму своего собственного опыта. И Промыслом Божьим ему, а не Леонтьеву суждено было стать пророком, возвещающим евангельские истины и в XX, и в XXI веке.

Да, Достоевского, по-видимому, мало интересовали «молебны». Но стали бы его читать современники, если бы он описывал в своих романах молебны и панихиды, целование икон и мощей? Читающая публика в его времена была уже достаточно расцерковленной, и Достоевский вводил в свои сочинения религиозную проблематику деликатно и ненавязчиво. Это помогало, да и в наши дни помогает читателям воспринять его слово о Боге, о религии и о Церкви без того отторжения, которым иной раз сопровождается чисто церковная проповедь.

В произведениях Лескова мы находим весь необходимый церковный антураж: здесь есть и молебны, и панихиды, и всенощные, и литургии, и иконы, и мощи, и кадило, и кропило, и ризы, и епитрахили, и камилавки. Но подлинно христианским писателем Лесков так и не стал. По силе воздействия его произведения несопоставимы с романами Достоевского, и круг читателей у него в разы меньше.

Достоевский не был «церковным писателем», не был богословом в традиционном, устоявшемся смысле этого слова. Он был богоискателем. И своего читателя он приглашает искать Бога, искать истину, искать Христа, не обольщаясь ни потребительской идеологией («живи в свое пузо»), ни равнодушием к судьбе будущих поколений («день наш – век наш»), ни учениями, обещающими построить счастье людей без Бога и без Христа («для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру»), ни обожествлением человека («будет новый человек, счастливый и гордый»).

В романе «Братья Карамазовы» Достоевский вплотную подводит читателя к тому христианству, которое существует в устоявшихся формах церковной жизни. И даже если его монахи говорят не совсем то, что говорят монахи на Афоне, в Греции и в Болгарии, это не делает его свидетельство о Церкви менее ценным. Он был первым русским писателем, который глубоко проник в дух русской православной церковности, вошел внутрь монастырских стен, при этом оставшись тем, чем был: писателем, а не богословом.

В отличие от Толстого, Достоевский не пошел по пути учительства, не прельстился ролью выразителя и толкователя истинного христианства. Он вообще не столько давал ответы, сколько ставил вопросы. И предлагал каждому читателю пройти вместе с ним тем путем, который привел его ко Христу через Евангелие.

В. Бобров. Портрет Ф. М. Достоевского. 1881 г.

У Достоевского была мечта. Она выражена в одной из его записных книжек середины 1870-х годов: «Я верую в полное царство Христа. Как оно сделается, трудно предугадать, но оно будет. Я верую, что это царство совершится… И пребудет всеобщее царство мысли и света, и будет у нас в России, может, скорее, чем где-нибудь».

Достоевскому не суждено было увидеть, как сбудется эта мечта. То, что происходило на его глазах, свидетельствовало скорее об обратном: об отходе от Христа значительной части русских людей, об их увлечении нигилистическими и социалистическими идеями.