Евангелие лжецов (ЛП)

Этот ответ нехорош, хотя облегчает задачу для Бар-Аво. Было бы лучше сейчас начать обвинять священников, заявить, что они подталкивали его разжигать недовольства против Рима. Было бы лучше сказать, что кладет преданность своих людей, чего бы она ни стоила, к ногам Пилата. Было бы лучше даже просто отвергать все. «Нет, я — нет», был бы лучшим ответом для человека, кто хочет жить.

Вздох и перелистывание бумаг.

«Ты понимаешь, что это — огромная крамола, и если ты не отвергаешь слов и не клянешься в преданности своему Императору, я буду вынужден казнить тебя?»

Голос Пилата усталый и раздраженный. Полезно знать, чтобы использовать для Бар-Аво потом.

Человек все так же молчит, хотя мог бы сказать столько, чтобы спасти свою жизнь. Пилат не доверяет священникам больше, чем простым людям. В эту трещину легко вставить нож, провернуть лезвие, открыть пошире.

«Очень хорошо. Уведите его». Приказ стражникам. Они полувыволакивают, полувыталкивают Иехошуа из дверей, мимо сидящего Бар-Аво, и взгляды их не встречаются. Кто-то отдает свою жизнь ни за что, а Бар-Аво так не сделает.

Они приводят его. Он стоит с завязанными руками за спиной. Пилат сидит, отпивая горячий суп из чашки — немного прохладно в это утро. Все должно играться очень осторожно, как игра с ножами.

«Как считаешь: он сошел с ума, этот Иехошуа?» спрашивает Бар-Аво прежде, чем Пилат задаст свой первый вопрос.

Смелый шаг — заговорить первым, но просчитанный. Задается разговор, и он представляется человеком разумным и понимающим. Но он при этом задает вопрос, ожидая ответа Пилата. Риск. Пилат может тут же убить его за дерзость.

Пилат выглядит удивленным. Разглядывает его лицо. Наконец, произносит: «Ты был вместе с ним в камере, разве не так? Он и там был сумасшедшим или все понимал?»

«У него были моменты просветления и моменты, когда он впадал в сумасшествие. Я не знаю, что сделал он и почему. Все ждут Мессию. У каждого вожака есть последователи, которые говорят им, что они и есть Мессия. Мне кажется, что и он начал верить в сказанное ими».

Пилат пожимает плечами и поднимает одну бровь.

«Ну», говорит он, «Иерусалим не пострадает, если будет одним таким меньше. А сейчас. Ты причинил много зла этому городу и этому народу. Чем скорее люди поймут, что никакое восстание не выстоит против нас, тем лучше будет для них. Я предлагаю казнить тебя. Однако, если ты пожелаешь выдать своих заговорщиков, я дам тебе скорую смерть от меча. Если откажешься, то мы будем мучать тебя, а потом распнем».

«Мы, к примеру», продолжает он, «разрежем тебе язык на куски и проткнем уши гвоздями. И мы, конечно же, схватим несколько твоих последователей, чьи лица мы, в любом случае, уже знаем, и что бы ты ни выбрал, все равно разнесут, что ты их предал. Понимаешь? Для славы нет места. Или пытки и позор, или позор, но с быстрой и милосердной смертью. Мне нужно лишь несколько имен и их местонахождение. Начнем, к примеру, с Гийоры. Скажи мне, где он находится сейчас».

«Я не знаю», заявляет Бар-Аво.

Пилат вздыхает. «Ты удивишься тому, как много начнешь рассказывать, когда приложат раскаленное железо к твоему телу. Уши, как мне рассказывают — удивительно чувствительное место. И пятки ног. Весьма смелые люди начинали беспрерывно болтать, будто женщины, после того, как прижгли им пятки углем и железом».

Время поменять тему разговора. Речь Пилата слишком отрепетирована; он завелся ритмом, который будет нелегко остановить.

«Ты думаешь, кто-то из нас рассказывает другим, где их найти?» спрашивает Бар-Аво. «Префект, ты же должен это знать».

Он на долгую секунду оставляет свои слова висящими в воздухе. Дерзость слов перебивает настрой Пилата.

Бар-Аво начинает давить: «Ты можешь так же спросить у Иехошуа, где все его последователи сейчас, весь этот сброд, приведенный им из Галилеи, который тут же разбежался после его поимки. Каждое место встречи менялось с того самого момента, как они узнали, что меня взяли живьем. Каждый человек, которого я знаю, переехал в другой дом. Каждой семье сказали, чтобы отказались от своих сыновей. Префект, ты можешь бить меня и мучать как долго тебе захочется, но ни на одно мгновение мое избитое тело не перестанет ненавидеть тебя. Даже если они решат, что я — предатель, они лишь станут еще более ненавидеть тебя».

Пилат смотрит на него. Он понимает, что в сказанном есть правда.

«Настоящий предводитель», чеканит Пилат, «не заботится о том — ненавидят ли его, пока все страшатся его».

«И остановил ли кого-нибудь этот страх? Ты не сможешь удержать Иерусалим», говорит Бар-Аво. «Каждый мужчина и каждая женщина, и каждый ребенок будет сражаться с тобой. Ты не победишь нас страхом, а лишь любовью».

И он знает, что говорит правильные вещи, потому что его люди перехватили несколько писем из Сирии и Рима, и он знает, что об этом говорят Пилату его начальники уже несколько месяцев. Те самые слова. Не страхом, а любовью. Бар-Аво не глуп. Он осведомлен. Он — предводитель многих людей.