Евангелие от Джимми

Я покупаю круассаны и раздаю их в машине. Мы тащимся черепашьим шагом, левыми колесами по тротуару, половина улицы огорожена, идут работы, но рабочих нет.

— Что делается с верой все в этой стране, — печально бормочет его преосвященство, подскакивая на ухабах, и старательно отводит глаза от железных штор под тускло поблескивающими вывесками: «Все для чуда», «У непорочного зачатия», «Сокровища Грота», «Счастье пилигрима», «Святая Бернадетта Субиру Multishop», «Богоматерь free-tax». Мокрые плакаты «Медицина больна — санитары бастуют» вспучились на рифленом железе.

Машина останавливается перед старым домом с коваными балкончиками. Я выхожу, иду к «ситроэну». Ким опускает стекло.

— Мило, — говорит она.

— Устраивайтесь, я пойду пройдусь.

Дорога меня вымотала; хочется побыть одному, спокойно помолиться и помолчать после долгих часов скученности и разговоров ни о чем.

— Держись как можно незаметнее, — напоминает Ким.

Я показываю на свои бретели санитара: я здесь посредник, один из тех, кто доставляет больного к месту, где тот по идее должен исцелиться. Заглянув в план, спускаюсь по улице Грота к открытым воротам: это вход в святилище. Между высоченными елями и щитами, призывающими внести лепту в скорейшее завершение реставрационных работ, возникает храм Непорочного Зачатия. Собор в диснейлендовском стиле, светло-серый, высокий, изящный, с остроконечными башенками, в лесах и брезентовых полотнищах. На паперти пусто. Прохожу мимо загончика, где столпились за решетчатой оградой статуи святых на маленьких платформах с колесиками. Большая площадь тоже пуста, лишь маячат два-три зонтика.

Мужчина с тростью, подняв очи горе, смотрит на колокольню и вроде бы молится. Завидев меня, он спешит, ковыляя, навстречу — губы растянуты в улыбке, правая рука простерта ко мне: видно, просит помощи. Я старательно улыбаюсь в ответ — само радушие, понимание и доброта.

— Вас не затруднит? — говорит он. — Перед собором…

И протягивает мне фотоаппарат. Я беру его в кадр на фоне колокольни, между автоматами, продающими медальки, и кранами, у которых группа японцев жмет на кнопки, наполняя свои канистры.

— Какая мерзкая погода, — жалуется мужчина, убрав с лица улыбку.

Я возвращаю ему фотоаппарат и говорю строго, глядя прямо в глаза:

— Да благословит вас Бог.

— Все, что нужно, у меня есть, — отвечает он, показывая уменьшенных святых из сада, соборы в стеклянных шарах и полные до краев кувшины, те самые, в виде Девы Марии, — все это едва ли не вываливается из объемистой сумки, висящей на его плече. — Опять с прогнозом обмишурились.

И он поспешает, прихрамывая, к выходу. Я оглядываюсь, ищу на площади хоть одну неприкаянную душу, хоть одно недужное тело… Проходят дамы в ярких дождевиках — во рту резинка, в ушах наушники радиогида. Навстречу им катит полицейский на роликах. Садовник сметает пустые банки и сухие листья. Японцы грузят свои канистры на десяток тележек и уходят, довольные, с трофеями.

Я подхожу к гроту Явлений Богоматери. Мне не по себе. Я думал, что будет людно, что энергию этого места высасывают отчаяние, надежда и разочарование тысяч больных. А место-то оказалось пустым, никаким и сонным. Может быть, для этого я и приехал сюда. Чтобы пробудить его своей молитвой, своей верой, которая дает, ничего не требуя взамен.

Пустующие скамейки стоят рядами за барьерами, поставленными для упорядочения очередей. Я-то ожидал увидеть настоящий грот, пещеру и в ней источник. Ничего подобного, это просто углубление в скале, а в нем статуя Девы Марии и алтарь с увядшими цветами. Одинокая фигура с раскинутыми руками — какая-то женщина прижимает к гладкой стене фотографию дома, вымаливает то ли контракт на продажу, то ли отсрочку описи. Слева от нее двое рабочих на корточках копаются в трансформаторной коробке, на которой стоит алтарь. Между взвизгами дрели слышно, что они говорят о футболе. Грот сочится влагой, скалы роняют капли на оставленные паломниками записки, размывают их просьбы.

Никак не получается молиться, я ничего здесь не ощущаю, кроме суеверия и вседозволенности, которых не было видно за воодушевлением толпы на снимках в интернете. Что сделали для этого места поколения паломников, пылко молившихся у стен священного грота? Только отшлифовали камень.

Обернувшись, я вижу санитара, куда-то бегущего трусцой. Бретели у него кожаные: это бригадир. Я нагоняю его, здороваюсь. Он улыбается мне, не замедляя бега, смотрит на мои веревочные бретели, говорит:

— Ты с нами? Это дело.

На душе тотчас теплеет. Я перехожу на бег, подстраиваясь к нему; мы направляемся к воротам — конечно же, на вокзал за инвалидами.

— А носилки, коляски не берем?

— Хватит и плаката, — бросает он, и я вижу еще троих кожаных — они выбегают из справочного бюро с мегафоном и транспарантом, где белыми буквами на синем фоне написано: «Нотр-Дам-де-Лурд — санитары, объединяйтесь!»

— Ты молодец, что с нами, — говорят они мне.

Я наконец спрашиваю, куда мы бежим.

— На митинг санитаров.