Евангелие от Джимми

Я киваю, глядя на тумбочку у изголовья, где молитвенно склонилась пластмассовая Дева Мария, наполненная до половины.

— Я каждый день хожу за водой к источнику. И каждую четверть часа смачиваю ей губы. Если вспомните, в половине…

— Доверьтесь мне.

Старик смотрит на меня, подняв бровь, что-то в моем тоне его удивило. Он бормочет «спасибо», наклоняется поцеловать опутанную трубками внучку.

— Я скоро вернусь, милая. С тобой побудет этот дядя, он хороший. Поговорите с ней, — тихо добавляет он, — я уверен, что она все слышит.

Набросив дождевик, старик уходит. Я сажусь на еще теплый стул, беру свободную ручонку, всю в синяках от уколов. И обращаюсь к Лурдской Богоматери, прошу разрешения войти в контакт с девочкой Тьен, воззвать к ее молекулам-гонцам, объявить им всеобщую мобилизацию.

— Талифа-куми… Талифа-куми[23]…

Я повторяю и повторяю слова Иисуса: «Девочка, тебе говорю, встань». Смеркается, а ее ручонка все такая же холодная. Я ничего не чувствую. Никакого ответа, никакого отклика, никаких признаков жизни кроме совсем слабенького пульса. Я помню то ощущение электричества во всем теле, тот восторг, что я испытал, когда лечил клен. Ничего этого нет, но ведь я сам теперь стал другим.

Каждую четверть часа я смачиваю губы девочки водой из грота, осеняю ее лоб крестным знамением и шепчу: «Отче наш, сделай так, чтобы она вышла из комы, чтобы выжила, чтобы выздоровела, чтобы выросла и стала такой же, как все дети…»

Почему же Бог больше не отвечает на мою молитву? Чего тогда стоит кровь в моих жилах и вся эта духовная подготовка, которой они истязали меня столько месяцев? Каким я был в июле, таким и остался — куда меньше уверен в себе, и только. Взявшись меня учить, они посеяли сомнение. Не дали мне развить дар целителя, чтобы, мол, «сосредоточиться на духовности», и этим убили мою наивную веру, единственно истинную, ту, что позволила семи тысячам чудесно исцеленных в Лурде, признанным и непризнанным, совершить невозможное. Теперь я усвоил все, что был должен, и соответствую своему происхождению, но мой инстинкт они подменили энциклопедическими знаниями. Я был смиренным — а стал скромным. Они сбили меня влет, подрезали крылья, чтобы я от них не упорхнул. Моя вера теперь разложена по полочкам, корректна, презентабельна, но двигать горами она больше не может. Им одного надо — чтобы меня признал Ватикан; для этого они меня обтесали, стерилизовали, подогнали под стандарт эпохи. Декоративная фигура, живая реликвия, оборотный капитал — и ничем не грозит. Для них кровь Иисуса в моих венах и артериях — все равно что святая вода, которая здесь течет из кранов. Все, с меня хватит. Пусть берут у меня хоть бутыль на анализ и везут в Рим на апробацию, а я останусь здесь. Даже если бессилен помочь. Останусь, чтобы проводить в последний путь обреченного ребенка, который умрет, потому что я утратил веру в себя.

Я беру комиксы, открытые на той странице, где она остановилась, и начинаю читать ей подписи, объяснять картинки. Утенок Дональд и его племянники сменяют мои «Отче наш», и на сердце отчего-то снисходит покой.

«Бииип!» Я вздрагиваю. И снова: «Бииип!» Смотрю на экран над кроватью: горизонтальная линия вздыбилась зигзагами, и они становятся все чаще.

Губы Тьен шевельнулись. Я роняю альбом. Девочка открывает глаза, тут же снова закрывает их, отворачивает головку. Светильник. Я вскакиваю, кидаюсь к выключателю. Возвращаюсь к кровати и вижу, что она смотрит на меня. Я падаю перед ней на колени, сжимаю ее личико в ладонях.

— Ты Иисус?

Она все смотрит не мигая и улыбается рождественской улыбкой. Я выдерживаю ее взгляд, но ответить не в состоянии. Она как-то почувствовала это в своей коме — или я просто похож на картинки из учебника по катехизису?

— У меня в ногах горячо… и мурашки… Мне больно!

Она вдруг откидывает простыню и вырывает иглы капельниц. Встает. Я смотрю, остолбенев, на щуплую фигурку в желтой пижамке; Тьен поднимает ногу, пошатывается, шагает… Отклеиваются куски пластыря, один за другим падают опутывающие ее провода. Освободившись от пут, она идет походкой сомнамбулы через всю палату; я держу ее в кольце рук, чтобы тотчас подхватить, если она потеряет равновесие.

— Кружится… — шепчет она.

Я ловлю ее, поднимаю, такую легонькую, почти невесомую, укладываю на кровать.

— Полежи, Тьен.

Пулей вылетаю в коридор, нашаривая в карманах мелочь, кидаюсь к автомату. Шоколадки, растворимый суп, печенье, чипсы… Я жму на все кнопки подряд. Не работает. Бегу в ординаторскую. Никого. Мчусь дальше, в конец коридора, откуда слышны голоса. Наконец-то вижу врача, он идет с обходом. Кричу ему, чтобы зашел скорее к Тьен. Он спрашивает, кто это. Показываю на ее палату. Из лифта выходит санитарка с тележкой.

— Где тут кухня?

— В подвале, второй уровень, а вам зачем?