Евангелие от Ивана

— Что, против Ивана Где-то слабо?

— Не слабо, однако чистоту эксперимента он подпортил, — согласился задумчиво Главлукавый. — Ему аукнется.

— А кто он такой, по-вашему, Иван Где-то? — спросил главный домовой.

— Какое-то аномальное явление. Что-то вроде НЛО, — уклонился от ответа Бес-2.

— Но вы же любитель правды! Зачем же хитрить? — спросил Великий Дедка и укоризненно покачал головой. — На поверку — вы приверженец правды очень избирательной. Вообще-то правда — вещь весьма относительна. Истина — абсолютна. Вот вы и подсовываете мне так называемую правду. Выдавая ее, естественно, за Истину. Уж вы-то знаете, что она не по вашему ведомству, а по ведомству Создателя. Да и не с правдой вы имеете дело, а с правдоподобием. Его-то и выдаете за правду, сбивая людей с пути к Истине.

— Вы стали поклонником Христа?! — удивился Бес-2.

— Я поступаю так, как народ. Он боготворит идола на капище — и я тоже. Он поклоняется Христу — и я тоже. Он отворачивается от него, и я — тоже. Такое же отношение — к Аллаху, Яхве, Будде… Но я помню и напоминаю о традиции.

— Удобно! Стоит позаимствовать, — съязвил Лукавый.

— Не выйдет. И вот почему. Эти шатания и заблуждения, вольные и невольные, складываются в дорогу к гармонии. Недаром немало мыслителей предсказывали этой стране, как вы ее прозвали, особую миссию в духовном возрождении человечества. В создании новой гуманистической морали, справедливого миропорядка, обеспечении гармоничной жизни. Из страданий своих все это создаст, не потому ли силы Зла так распинают Русь и ее народ?

Глава тридцать первая

Только теперь Иван Где-то понял, а еще больше почувствовал, что такое любовь. Систематические романы с любительницами поэзии, многие из которых считали его богатым писателем, а потом жестоко разочаровывались в его финансовом положении, не шли ни в какое сравнению с тем, что он испытывал с Дашей.

Теперь он жил у нее, выходя лишь поздно ночью на прогулку. Даша приносила с работы газеты, в которых из статьи в статью расхваливалось творчество Ивана Где-то и рассказывалось о мерзавце, который выдает себя за воскресшего поэта. Судя по газетам, этот Лжеиван дважды сидел в тюрьме за грабеж, а потом и за убийство, поэтому читатели призывались к бдительности и неукоснительному сотрудничеству с так называемыми правоохранительными органами, которых он в своей давней эпиграмме переименовал в кривоохранительные. Более того, у них якобы имелись все основания предполагать, что у Лжеивана есть подвиги и сексуального маньяка — он насилует и убивает женщин. Ну и бесчисленные материалы о Варварьке. Конечно, читая весь этот бред, они с Дашей смеялись, нисколько не беспокоясь о том, что его обложили по всем правилам. Даже ночью на прогулку он выходил в парике, с усами и бородой — Даша принесла их откуда-то, убеждая Ивана Петровича, что в таком виде его и родная Варварек не узнает.

В слове «родная» он улавливал налет ревности, но вообще-то Даша была создана исключительно для добра, любви, счастья. Провидение безусловно наградило ее женским талантом — Иван Петрович то и дело ловил себя на мысли, что она, красавица из красавиц, светится женственностью, но не тычет в глаза крутые бедра, высокую грудь, роскошные волосы. Он любил смотреть на нежную кожу лица, под которой, как лазоревое сияние, порой вспыхивал румянец — чаще всего от смущения, на синие, невероятной глубины глаза, атласно черные брови и такие же волосы.

Он смотрел на нее и вспоминал свою первую детскую любовь — однажды он увидел, как две девочки, взявшись за руки, самозабвенно кружились на каком-то бетонном пятачке, оставшемся от разбомбленного здания. Руины еще не были убраны, в соседнем уцелевшем здании размещался их детский дом. Было голодно и неуютно, но вот две худеньких, почти прозрачных девочки стали кружиться на пятачке, заливались от смеха, и те детдомовцы, которые присутствовали здесь, почувствовали себя тоже немножечко счастливыми, заулыбались, кто-то решил последовать их примеру и исполнить бесхитростный танец. Танец детского счастья… У одной из танцующих под коротеньким платьицем показывались желтые, прямо-таки цыплячьего цвета, штанишки. Они почему-то особенно поразили Ивана. Девочку звали Лида, и после этого он смотрел на нее почему-то как на чудо. Когда девочки, выбившись из силенок, перестали кружиться, Иван сказал Хванчкаре: «Обидишь Лиду — убью!» Он бы сказал это кому угодно, но попался под руку Хванчкара. Его верный друг в ответ лишь повертел пальцем у виска.