Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

— Ну, выходим! — скомандовала она. — К мужику не приставать! — строго приказала она мне: при этом, я надеюсь, имелся в виду какой-то другой мужик, не Митя?

К счастью, другой. Мы, разминая ноги, подошли к одному из огромных домов-кораблей на морской набережной Васильевского острова, взлетели на лифте.

Митя наотрез отказывался снимать бурку и папаху. Более того, вдруг вынул из сумки ту самую звездочку, приколол на папаху и гордо выпрямился:

— Вот так!

Разгулялся мужик — после смерти-то! — но мне при нашей юной разбойнице явно не стоило поднимать дебош, не надо ей даже намекать, что это не просто блямба.

— Ладно... герой... соображай маленько-то! — только и сказала я.

— Маленько-то я соображаю! — лихо проговорил Митя.

Чем именно он хвастался — я так и не сумела понять.

В таком наряде он и поднялся к художнику, другу Мальвинки, на двадцать первый этаж!

— Не испугаешь хозяина-то? — сказала я.

— Его не испугаешь! — гордо проговорила Мальвинка. И была права.

Только утром с большим трудом, когда Мальвиночка уезжала и забирала обмундирование, я заставила Митю сколоть звездочку с папахи и отдать мне — так спокойнее. Яша, хозяин мастерской, вывел нас с Митей на плоскую крышу, где стояли две раскладушки. Мы смотрели вниз — и вот Мальвинка на своем кабриолете скрылась за углом длинного, растворенного в теплом тумане дома.

— Прикармливаю ее — но пока дикая! — проговорил улыбаясь Яша. — Ну, я пошел. Отдыхайте. Две картины должен сегодня кончить!

Он похромал к лесенке, и голова его, покачиваясь, скрылась за краем.

Симпатичный человек. Хотя разглядеть его было невозможно: буйная черная челка, почти до бровей борода, и там, где могло быть видно что-то, — черные очки. Ничего не видно! Но при всем этом он мне кого-то напоминал. Но это, видимо, стало уже у меня сумасшествием: во всех кого-то узнавать! Что тут могла я узнать, когда лица не видно?!! Уймись!

Вчера поздним вечером, когда мы согрелись наконец пельменями и чаем и блаженствовали в глубоких креслах Яшиной мастерской, ласковая Мальвиночка называла Яшу «мой снежный человечек» и с гордостью демонстрировала нам густые заросли шерсти на его плечах и груди.

Яша скрылся. Постояв, мы с блаженным стоном, не разнимая рук, рухнули на раскладушки — каждый на свою. Наконец-то покой и блаженство! Мы касались друг друга лишь мизинцами, но и этого было довольно для счастья. Раскладушка громко скрипела, когда мы чуть-чуть поворачивались, устраиваясь поудобнее.

Осеннее солнце, оказывается, самое приятное: не жжет, не сдирает кожу, а только греет.

— Симпатичный человек этот Яша, — промычала я, не открывая глаз. — Кто он, интересно?

— Цыган, говорит, — тоже не открывая глаз и не двигаясь, промычал Митя.

Мы чувствовали друг друга, как никогда, и вместе с тем плавно погружались в сладкую, необоримую дрему. Может быть — впервые в жизни! — удастся оказаться в общем сне?

Но Яша не был бы собой, если бы в скором времени не появился снова... Вообще, сон наш казался нам вполне заслуженным: несмотря на долгий и тяжелый прошедший день, и ночью-то мы не особенно спали. Оказалось, что вспышка активности приходится у Яши именно на ночь... так мы тогда подумали... но оказалось, что и на день тоже. Мастерская его оказалась безграничной! Весь чердак огромного дома над заливом, раньше, естественно, занятым какими-то секретными морскими службами, теперь отдали под мастерские двум художникам — Яше и его другу. Теперь тут обнаруживались то и дело какие-то новые замурованные комнаты, коридоры, площадки — и теперь они вели со своим другом и соперником Зуем за это пространство войну, возводили в неожиданных местах стены, рискуя замуровать друг друга навечно, ставили железные решетки... «Вот он, звериный оскал собственника!» — сказал Яша.

Мы только задремали в эту короткую ночь, как были разбужены громким звуком пиления.

Всего за полчаса до этого Яша, несмотря на внешнюю немощь и хромоту, унес пышную Мальвинку на поднятых ладонях в спальню, находящуюся, как ласточкино гнездо, где-то в верхнем углу огромной мастерской, за тремя идущими по стенам лестницами.

Но только раздались звуки пиления, Яша в длинных трусах (к чему бы они ему, такие длинные?) мгновенно скатился вниз.

— Зуй, падла, на третьей лестнице решетку пилит!

Определил даже, на какой лестнице... Во слух!

Через минуту он появился во всеоружии: в мерцающей мутно-радужной слюдой сварочной маске и со сварочным жезлом в руке — и, кивком накинув на лицо откинутую маску, умчался.