Everything I am

— Нет, — остатки мази были в склянке, которую я сумел с нескольких попыток расколотить о стену.

Прикосновение исчезает, и я слышу шорох мантии, когда он встает из-за стола. Неразборчивое заклинание, движение воздуха от открывшейся дверцы, короткий стук чего-то о столешницу.

— На и смажь сейчас.

Я свинчиваю крышку — ноздрей касается знакомый запах — и тут шрам дергает сильнее, чем за весь сегодняшний день. На глаза наворачиваются слезы, я чуть не роняю баночку, наощупь ставлю ее на стол и зажмуриваюсь. Стискиваю зубы, стаскиваю очки и прячу в ладони лицо.

Это ведь не атака. Я не слышу голоса Волдеморта в своей голове. Так почему же настолько больно? Я скриплю зубами — и мои руки отрывают от лица, а уверенные жесткие пальцы начинают втирать мазь. Широкие круговые движения, захватывающие не только область шрама, но и лоб, и виски… Запах мяты и на сей раз немного сандала…

И только полминуты спустя я понимаю, что моя голова лежит не на спинке стула, а на его подставленной ладони, а другая ладонь осторожно гладит лоб. Как тогда, в больничном крыле, когда он касался моего затылка. Я прищуриваюсь, возвращая зрению резкость. Потом встаю со стула — секунду смотрю на него с безумной решительностью — и с силой обнимаю, чувствуя, как он возвращает мне объятие.

Пусть — только секс. Это тоже сближает. И на сегодняшний день — кто рискнул бы со мной связаться, зная всю степень риска, кроме него? Никто — за исключением, пожалуй, Гермионы.

— Спасибо, — говорю я чуть хрипло. — Только я так и не понял, что это было.

— Наведенная боль. — Я не отпускаю его, и он не высвобождается, голос звучит у самого уха — теплое дыхание касается мочки. — Темный Лорд практиковал подобное на своих последователях. Думал о них — представлял себе как можно более целостно — и мы ощущали, насколько я могу судить по увиденному, сходную боль. Это был изначальный сигнал вызова. Позже его заменила Метка. Она оказалась более быстрым средством.

Его плечи каменеют и, наверное, он ждет, что я отшатнусь… Я кладу голову ему на плечо и произношу задумчиво:

— А. Ну и причем тут я? Хотя… — Догадка неприятна, я замолкаю, но Снейп кивает, побуждая продолжить, и я говорю совсем тихо — мы сейчас стоим так близко, он, конечно, слышит: — Однажды директор сказал, что разрушение магических школ, социальные и политические неурядицы магглов — на самом деле только развлечение для, гм, Сами-Знаете-Кого, и указание на то, что он бросает мне вызов. Именно мне — потому что пророчество гласит, что один из нас должен убить другого. Вам это были вызовы на… собрания, а мне — на… — Голос изменяет мне, я откашливаюсь, и руки, обнимающие меня за талию, сжимаются крепче. — Он ждет, что я сорвусь и наделаю глупостей, да? — завершаю я. — Сам подставлюсь?

— Директор лично сказал вам об этом? — Снейп отстраняется и смотрит мне в лицо. Его глаза спокойны и серьезны, насмешливого прищура, к которому я привык, нет.

— Нет. Мне как всегда повезло оказаться в нужном месте…

— Точнее, в ненужном. Поттер, откуда такая способность к подслушиванию? И деланию глобальных выводов?

— Скажите еще, что я не прав. — Я выдерживаю его взгляд, и Снейп пожимает плечами:

— Сказать вам правду? Я не знаю. Но не думаю, что вас кто-то отпустит решать судьбу мира в одиночку. Вы для этого слишком молоды и неопытны.

— А кто кроме меня?

Выходит горько. Снейп вскидывает бровь, и наше объятие рвется. Он обходит стол, усаживаясь за него в любимой позе: ладони вместе, пальцы переплетены, локти широко расставлены. Он кивком предлагает сесть, и я подчиняюсь, зябко обхватывая себя за плечи.

— Вы же сами знаете, что пророчество — о нем и обо мне. Вот мне с ним и разбираться, а все остальные будут так… для подстраховки. Чтобы меня никто раньше срока не грохнул.

Я прикусываю язык, осознав, что сказал, и смотрю на Снейпа, ожидая неминуемой бури.

Сейчас он решит выбросить меня из своего кабинета за откровенное хамство и будет прав. Только я не могу этого допустить. Я вцеплюсь руками и ногами в дверной косяк и буду просить дослушать.

Я судорожно вбираю в грудь воздух, но у меня нет слов, чтобы высказать, что к нему это не относится. К нему вообще ничего из моей обычной жизни не относится.

Снейп наблюдает за моими попытками сказать что-нибудь членораздельное, а потом хмыкает:

— Довольно. Прекратите.

— Что прекратить? — от неожиданности дар речи ко мне возвращается.

— Сейчас вы будете долго и бессвязно объяснять, что не хотели меня задеть, что ко мне вышесказанное никоим образом не относится и что вам страстно нужны занятия по легилименции. Я что-то пропустил?

Я мотаю головой, глядя, наверное, очень глупыми глазами, потому что уголок его рта чуть поднимается: