Евгений Харитонов. Поэтика подполья

И словно бы подтверждая тот факт, что Советский Союз при раннем Брежневе остается сравнительно либеральной и открытой миру страной, Харитонов в 1966 году принимается за работу над переводами западноевропейских поэтов – Ингеборг Бахман и Рольфа Гауфса. Работе этой предшествовало еще одно знаменательное знакомство – с поэтессой Еленой Гулыгой на съемках фильма Марианны Рошаль «День Икара»[218]. Поначалу Харитонова восхищает лишь то, что двадцатилетняя Елена опубликовала подборку стихотворений в «Юности»[219]; но позже он узнает, что Гулыги (подобно Радунским и Новогрудским) – рафинированная московская семья; отец Елены, Арсений Гулыга – известный советский философ, а мать, Александра Гулыга – успешная переводчица с немецкого (под псевдонимом «Исаева»). В 1960-е Харитонов довольно часто заходит к Гулыгам в гости[220]; он нежно дружит с Еленой (их дружба продлится до самой смерти Харитонова) и охотно ведет беседы с ее матерью – «о поэзии, о творчестве, о Томасе Манне»[221]. В 1966 году Александра Гулыга занята редактированием новой книги для издательства «Молодая гвардия» – сборника стихов молодых поэтов ФРГ, Австрии и Швейцарии; она-то и предлагает Харитонову перевести несколько стихотворений с подстрочника[222]. Харитонов вполне достойно справился с задачей – практика поэтического перевода кажется ему как минимум любопытной: «Это я попробовал однажды из интереса и была мысль, не начать ли на это жить» (497). Впрочем, занятия переводами знаменуют и некий тупик в литературном развитии Харитонова: за пять лет он хорошо овладел техникой версификации и может придать стихам любую необходимую форму – но при этом не знает, о чем писать (в собственных стихотворениях Харитонов мечется от зарисовок застолья «Суп остывал, оплывал говядиной» [367] к научно-фантастическим историям о «растерявшемся инопланетце» [351]) Радикальное решение этой проблемы будет найдено только через три года; пока же выходом из ситуации представляется творческое оформление чужих текстов. В вопросах перевода Харитонову могли что-то советовать не только Гулыги, но и Вячеслав Куприянов – Харитонов знакомится с ним (профессионально переводящим с немецкого языка) как раз в «Молодой гвардии». Оказывается, что оба они – поэты, новосибирцы и соседи по Кунцево[223]. Но в отличие от Харитонова, до сих пор сочиняющего метрически традиционные стихи, Куприянов последовательно разрабатывает оригинальную версию русского верлибра.

В 1966 году Харитонов сыграет эпизодические роли еще в двух фильмах («Я солдат, мама» Маноса Захариаса и «Последний жулик» Вадима Масса); кроме того, он продолжает принимать участие в постановках румневских пантомим, идущих в Театре-студии киноактера, а иногда и в Доме кино. Друзья вспоминают Харитонова в ролях фабриканта («Карьера Артуро Уи»), вора («Роман с контрабасом») и собаки («У попа была собака»)[224]: «Женя весело выбежал на сцену в черном трико и тут же поднял на публику ножку. Ах, что это был за пес!»[225] Благодаря последней роли Харитонов познакомится с Сергеем Григорьянцем, который работает в «Юности», с удовольствием ходит на спектакли в Дом кино и искренне восхищается харитоновской «собакой» («Да, это мое серьезное достижение!» – реагирует Харитонов[226]). И все же главным событием 1966 года станет, безусловно, премьера пантомимы «Похождения Чичикова, или Мертвые души». Эта постановка, изобиловавшая сценическими находками и имевшая огромный успех в театральной Москве[227], давала некоторое представление о том, каким мог бы стать Эктемим, не будь он разогнан тремя годами ранее. Ученики покойного Румнева наконец-то создают шедевр; режиссер-постановщик спектакля – Александр Орлов (он же сыграет Плюшкина), Игорь Ясулович будет играть Чичикова, Валентин Грачев – Ноздрева, Георгий Совчис и Алла Будницкая – чету Маниловых. Харитонову достанется роль кучера Селифана. Будучи в первую очередь пластическим повествованием, спектакль органично сочетает музыку, фрагменты текста гоголевской поэмы и неожиданные реплики отдельных персонажей:

Исчезли попутчицы, отзвучал гоголевский текст, и на сцене воцарилась проза – атмосфера скуки, бренности бытия и раздражающе ухабистой дороги. И пока удалялась в кулисы бричка, Селифан (Е. Харитонов) бубнил себе под нос самый настоящий монолог. Хотя ни одного слова разобрать было нельзя, смысл его воспринимался достаточно точно: – Им, барам, хорошо, – жаловался нам Селифан, – поцелуйчики и красивая жизнь… А нам, лакеям, одни ухабы и вчерашние объедки… Это была не иллюстрация гоголевского текста, а сплав, где от сочетания двух выразительных средств – звучащего слова и пластической партитуры – все сценическое действие приобретало новое качество[228].