Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Примерно с середины 1960-х советская интеллигенция начинает все активнее интересоваться вопросами русской национальной культуры. Это проявляется и в выборе повседневного чтения (в диапазоне от книг писателей-деревенщиков Василия Белова и Валентина Распутина до памятников древнерусской словесности, открываемых для публики Дмитрием Лихачевым)[511], и в спросе на специфическую газетную и журнальную продукцию («на обложках популярных журналов появились монастыри, в газетах – статьи о пряниках и прялках»[512]), и в мощном движении в защиту памятников старинной архитектуры (отчасти ставшем реакцией на градостроительную политику Хрущева и приведшем к основанию ВООПИКа в 1965 году[513]), и в изменившейся географии туристических поездок по СССР (популярность церквей Суздаля, Владимира и Ярославля подчеркнута учреждением в 1969-м знаменитого маршрута «Золотое кольцо России»[514]). В толстых литературных журналах ведутся дискуссии о наследии славянофилов, Владимир Солоухин пишет «Письма из Русского музея», Андрей Тарковский снимает «Андрея Рублева», а группа советских литературоведов (Вадим Кожинов, Сергей Бочаров, Владимир Турбин) переоткрывает работы Михаила Бахтина, тенденциозно понятого в качестве наследника русских религиозных философов. Все это обычно рассматривается как поиск духовных альтернатив марксизму-ленинизму, как попытка найти замену коммунистическим догматам, с завершением оттепели утратившим для населения СССР почти всякую привлекательность. Между тем к 1965 году русский национализм стал идеологией значительной части советского истеблишмента – националисты контролировали ЦК ВЛКСМ, издательство «Молодая гвардия», Союз писателей РСФСР и целый ряд столичных и региональных журналов. По мнению историка Ицхака Брудного, с этого же времени брежневское Политбюро начинает рассматривать русских националистов как одну из главных опор режима. В определенном смысле Брежнев возвращается здесь к лекалам сталинской политики конца 1940-х и начала 1950-х, эксплуатировавшей именно великорусскую тему. Теперь русский национализм (близкий таким знаковым для советской культуры фигурам, как Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Сергей Михалков), включенный в общий курс на сохранение «стабильности», должен идеологически оправдывать две главные расходные статьи государственного бюджета эпохи Брежнева – вооруженные силы и сельское хозяйство. Подобной политикой могут быть объяснены и регулярные государственные премии писателям-деревенщикам, и грандиозные выставки Ильи Глазунова в центре Москвы, и мягкая реакция властей на явное нарушение идеологических конвенций, вроде публикации одиозного романа Валентина Пикуля «У последней черты» в «Нашем современнике» в 1979 году[515].

Но националистический тренд, даже контролируемый и направляемый государством, производит неожиданные эффекты. В частности, поощряемое властью изучение русской культуры и посещение городов-музеев постепенно возрождают интерес советских граждан к православию (подорванный ранее не только сталинской и хрущевской антирелигиозными кампаниями, но и масштабной урбанизацией страны[516]): «С 1960-х гг. происходила не то чтобы прямая, но скрытая реабилитация религии через ее „перекодирование“ в категориях музейного наследия, через ее использование для культуроцентристских идеологем, через ее включение в некий фонд национальной духовной памяти»[517]. Этот интерес мог проявляться на разных уровнях, от ношения нательных крестов и прохождения таинств до еженедельных поездок в Троице-Сергиеву лавру и чтения работ Николая Бердяева или о. Павла Флоренского.

Для Харитонова одним из первых случаев соприкосновения с православием было крещение душевнобольного сына Елены Гулыги Петра в 1974 году (1: 279). Мальчик этот – всеобщий любимец; мать считает его похожим на принца Бальтазара Карлоса кисти Веласкеса, Харитонов дарит ему подарки (отрез черного бархата на курточку), а Владимир Щукин сочиняет песню, используя придуманную Петей строчку «один солдатик упал на снег» (к удивлению знакомых, Щукин отметит песню посвящением «Принцу Больтозавру Карласу»; «Зато тут есть слово „боль“», – говорит Харитонов, благосклонно воспринимающий любые ошибки и сбои письма). Крестной матерью Пети станет Аида Зябликова (прокомментировавшая свою роль в абсолютно харитоновском духе «ежебуквенных событий»: «Моего имени нет в Святцах, но если убрать палочку, получится „Лида“»), крестным отцом – Харитонов (на тот момент некрещеный)[518].