Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Но «Покупка спирографа» интересна не только появлением новой лексики; куда важнее то, что этот текст знаменует существенную трансформацию харитоновских литературных интересов. Почти все произведения, созданные Харитоновым до середины 1970-х, еще могли быть (при желании) поняты как «субкультурные» – в конце концов, и «Жизнеспособный младенец», и «Один такой, другой другой», и «Алеша Сережа», и «А., Р., я» посвящены довольно специфическим перипетиям «невозможных» гомосексуальных отношений в отчетливо театрализованных декорациях: «Неутоленному между ним и его предметом непреодолимая преграда <…> эта помеха в самом предмете, то есть предмету по самой своей форме противоестественно, как ему кажется, отвечать неутолённому» (85). Но с какого-то момента идея фатальной «помехи в самом предмете», сформулированная применительно к проблемам однополой любви в СССР, начинает рассматриваться Харитоновым гораздо более широко – как имманентное свойство всей советской жизни (что прекрасно видно по сюжетам других его текстов): не только созданный для любви мальчик откажется вас любить, но и продавец дынь не продаст вам дыню («Из пьесы» [110]), и ремонтная бригада не отремонтирует провалившийся пол («Жилец написал заявление» [116]), и агентство транспортных перевозок не перевезет груз («Покупка спирографа» [126]). Эти примеры не стоит считать произвольными отклонениями от «главной» темы; ровно наоборот – на протяжении второй половины 1970-х Харитонов медленно, но верно движется от описания почти неуловимых любовных жестов, отмечающих гомосексуальное чувство («если им что-нибудь хоть чуть-чуть перепадет, какой-нибудь ничтожный кивок или удастся сократить дистанцию, они уж эти драгоценные для них крохи подбирают доводят до стиля и трясутся как скупердяи над свидетельствами встреч» [85–86]) к разностороннему анализу русского быта как такового. Проблемы с бухгалтериями и жилконторами, метонимически вскрывающие абсурдность этого быта (этого бытия?), невозможность понять его устройство и хоть как-то управиться с ним – далеко не конечная точка данной траектории; к 1978 году Харитонов станет все чаще удивлять своих слушателей небольшими прозаическими фрагментами, прямо затрагивающими «вечные темы» и «проклятые вопросы», вроде отношений художника и власти, тайн национального характера и уникальности русской цивилизации.

Описанный трансфер от Томаса Манна к Василию Розанову не случаен – он отмечает влияние на Харитонова мощного идейного тренда; тренда, без учета которого любой анализ советского общества эпохи «длинных семидесятых» окажется неполным.