Евгений Харитонов. Поэтика подполья

В конце 1978 года вгиковские знакомые Харитонова потрясены жестоким убийством молодого киноведа Александра Волкова, учившегося на одном курсе с Алиной Шашковой (519; 1 257); Волков зарабатывал шитьем брюк, жил вместе с дядей-садомазохистом («кто украл мои плёточки которыми я люблю чтобы меня били вскричал В.Н.» [217]) и, по всей видимости, был близким товарищем Харитонова[568]. Так каку Волкова нет родителей, а дядя задержан милицией в качестве подозреваемого, похоронами убитого должны заниматься друзья.

Шашкова и Харитонов, регулярно общающиеся на темы религии, собираются похоронить Волкова по православному обычаю; для того чтобы получить тело, Харитонов идет на Петровку, 38. Но здесь события принимают совершенно неожиданный оборот – ведущий дело следователь обвиняет в убийстве Волкова самого Харитонова и начинает требовать от него оформления явки с повинной (1: 275). Харитонов, двумя годами ранее блистательно отбившийся от КГБ, оказывается абсолютно не готов к преследованию по уголовной статье. Во время допроса он теряет сознание[569], а потом болезненно переживает и стандартные милицейские процедуры («Какое право имеет полицейская тварь брать своей тупой лапой мою руку и показывать на мне другому милиционеру как надо ставить отпечатки пальцев» [228]), и намеки следователя на то, что против него уже даны показания («Вс. Н. не мог показывать того чего не было на меня. Я не мог бить его его плёточками» [227]), и общий грубый стиль работы советской милиции («Он разговаривал со мной как с заведомо виновным» [227]). Ситуация усугубляется тем, что милиции известно об уголовном деле 1963 года («мужеложство»), по которому проходил Харитонов (228). Используя это обстоятельство, следователь шантажирует Харитонова судебно-медицинской экспертизой «мужеложства» («Он [Харитонов] в панике обзванивал своих друзей-гомосексуалистов, предупреждая о том, что с ним нельзя больше поддерживать никаких отношений» [1: 11]). Нависшая над Харитоновым угроза была вполне реальной – экспертиза широко применялась милицией с середины 1960-х, а 1978 год вообще оказался одним из рекордных по числу обвинительных приговоров за «мужеложство» на территории РСФСР (в период с 1961 по 1981-й)[570]. И хотя в итоге следствие объявит преступником дядю Волкова и снимет подозрения с Харитонова, пережитый шок («Какое право он имеет угрожать мне экспертизой, не задумываясь головой коновала, что так называемая экспертиза сама и есть садистская выдумка» [228]) и ощущение собственной беспомощности перед действиями государства («Они просто вызвали и припугнули. А имеют ли они право говорить тебе то чего нет? Они имеют право на все. Это у тебя нет прав» [227]) наложат явный отпечаток как на психологическое состояние Харитонова, так и на способ его письма.

Харитонов потрясен внезапно открывшейся ему прозрачностью советской вселенной; он вдруг понимает, что – несмотря на видимое разделение приватной и публичной сфер – власть может знать о нем абсолютно все, включая регулярно набираемые телефонные номера[571], «грехи» пятнадцатилетней давности и даже то, как расположены «застарелые рубцы в заднем проходе» (228). При этом сама реакция Харитонова на такую прозрачность выглядит парадоксальной: он не пытается как-то затемнить обстоятельства личной жизни, но, напротив, становится гораздо более откровенным. Речь здесь, впрочем, не о жизни как таковой, но о ее литературной репрезентации: если чувство собственной малости перед Державой порождало желание уменьшать текст, а ощущение чуждости Столице вело к подчеркиванию провинциальности, то понимание того, что Петровке заранее известны любые тайны, заставляет резко повышать интимность письма. Видимое бесстрашие порождено глубочайшим чувством безнадежности: «В любой момент когда им вздумается меня могут вызвать петровка или Лубянка и продержать сколько им надо пока не выяснится моя невинность» (227). Скрываться отныне не нужно, ибо это бессмысленно. Собственно, из данной интуиции и выводится та удивительная стратегия позднего Харитонова, которую можно назвать стратегией транспарентизации текста.

Реализация этой стратегии прослеживается на самых разных уровнях.