Евгенiй Онгинъ

Зима!... Крестьянинъ, торжествуя,
На дровняхъ обновляетъ путь;
Его лошадка, снгъ почуя,
Плетется рысью какъ нибудь;
Бразды пушистыя взрывая,
Летитъ кибитка удалая;
Ямщикъ сидитъ на облучк
Въ тулуп, въ красномъ кушак.
Вотъ бгаетъ дворовый мальчикъ,
Въ салазки жучку посадивъ,
Себя въ коня преобразивъ;
Шалунъ ужъ заморозилъ пальчикъ:
Ему и больно и смшно,
А мать грозитъ ему въ окно...

Но, можетъ быть, такого рода
Картины васъ не привлекутъ;
Все это низкая природа;
Изящнаго не много тутъ.
Согртый вдохновенья богомъ,
Другой поэтъ роскошнымъ слогомъ
Живописалъ намъ первый снгъ
И вс оттнки зимнихъ нгъ:²⁷Онъ васъ плнитъ, я въ томъ увренъ,
Рисуя въ пламенныхъ стихахъ
Прогулки тайныя въ саняхъ;
Но я бороться не намренъ
Ни съ нимъ покамстъ, ни съ тобой,
Пвецъ Финляндки молодой!²⁸

Татьяна (Русская душою,
Сама не зная почему.)
Съ ея холодною красою
Любила Русскую зиму,
На солнц иній въ день морозной,
И сани, и зарею поздной
Сіянье розовыхъ снговъ,
И мглу Крещенскихъ вечеровъ.
По старин торжествовали
Въ ихъ дом эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своихъ гадали
И имъ сулили каждый годъ,
Мужьевъ военныхъ и походъ.

Татьяна врила преданьямъ
Простонародной старин,
И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,
И предсказаніямъ луны.
Ее тревожили примты;
Таинственно ей вс предметы
Провозглашали что нибудь,
Предчувствія тснили грудь.
Жеманный котъ, на печк сидя,
Мурлыча, лапкой рыльцо мылъ:
То несомннный знакъ ей былъ,
Что дутъ гости. Вдругъ увидя
Младой двурогой ликъ луны
На неб съ лвой стороны:

Она дрожала и блднла.
Когда жъ падучая звзда
По небу темному летла
И разсыпалася; тогда
Въ смятеньи Таня торопилась,
Пока звзда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось гд нибудь
Ей встртить чернаго монаха,
Иль быстрый заяцъ межъ полей
Перебгалъ дорогу ей;
Не зная, что начать со страха,
Предчувствій горестныхъ полна,
Ждала несчастья ужъ она.

Что жъ? Тайну прелесть находила
И въ самомъ ужас она:
Такъ насъ природа сотворила,
Къ противорчію склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадаетъ втренная младость,
Которой ничего не жаль,
Передъ которой жизни даль
Лежитъ свтла, необозрима,
Гадаетъ старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потерявъ невозвратимо;
И все равно: надежда имъ
Лжетъ дтскимъ лепетомъ своимъ.

Татьяна любопытнымъ взоромъ
На воскъ потопленый глядитъ:
Онъ чудно-вылитымъ узоромъ
Ей что-то чудное гласитъ;
Изъ блюда, полнаго водою,
Выходятъ кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Подъ псенку старинныхъ дней:
«Тамъ мужички-то все богаты;
«Гребутъ лопатой серебро;
«Кому поемъ, тому добро
«И слава!» Но сулитъ утраты
Сей псни жалостный напвъ;
Милй кошурка сердцу двъ.²⁹

Морозна ночь; все небо ясно;
Свтилъ небесныхъ дивный хоръ
Течетъ такъ тихо, такъ согласно...
Татьяна на широкій дворъ
Въ открытомъ платьиц выходитъ,
На мсяцъ зеркало наводитъ;
Но въ темномъ зеркал одна
Дрожитъ печальная луна...
Чу... снгъ хруститъ... прохожій; два
Къ нему на цыпочкахъ летитъ
И голосокъ ея звучитъ
Нжнй свирельнаго напва:
Какъ ваше имя?³⁰ Смотритъ онъИ отвчаетъ: Агаонъ.

Татьяна, по совту няни,
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала въ бани
На два прибора столъ накрыть;
Но стало страшно вдругъ Татьян...
И я — при мысли о Свтлан
Мн стало страшно — такъ и быть...
Съ Татьяной намъ не ворожить
Татьяна поясокъ шелковой
Сняла, раздлась и въ постель
Легла. Надъ нею вьется Лель,
А подъ подушкою пуховой
Двичье зеркало лежитъ.
Утихло все. Татьяна спитъ.

И снится чудный сонъ Татьян.
Ей снится, будто бы она
Идетъ по снговой полян,
Печальной мглой окружена;
Въ сугробахъ снжныхъ передъ нею
Шумитъ, клубитъ волной своею
Кипучій, темный и сдой
Потокъ, не скованный зимой;
Дв жердочки, склеены льдиной,
Дрожащій, гибельный мостокъ,
Положены черезъ потокъ:
И предъ шумящею пучиной,
Недоумнія полна,
Остановилася она.

Какъ на досадную разлуку,
Татьяна ропщетъ на ручей;
Не видитъ никого, кто руку
Съ той стороны подалъ бы ей;
Но вдругъ сугробъ зашевелился,
И кто жъ изъ подъ-него явился?
Большой взъерошенный медвдь;
Татьяна ахъ! а онъ ревть,
И лапу съ острыми когтями
Ей протянулъ: она, скрпясь,
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась черезъ ручей;
Пошла — и что жъ? медвдь за ней.

Она, взглянуть назадъ не смя,
Поспшный ускоряетъ шагъ;
Но отъ косматаго лакея
Не можетъ убжать никакъ;
Кряхтя, валитъ медвдь несносный,
Предъ ними лсъ; недвижны сосны
Въ своей нахмуренной крас;
Отягчены ихъ втви вс
Клоками снга; сквозь вершины
Осинъ, березъ и липъ нагихъ
Сіяетъ лучъ свтилъ ночныхъ;
Дороги нтъ; кусты, стремнины
Мятелью вс занесены,
Глубоко въ снгъ погружены.

Татьяна въ лсъ; медвдь за нею;
Снгъ рыхлой по колно ей;
То длинный сукъ ее за шею
Зацпитъ вдругъ, то изъ ушей
Златыя серьги вырветъ силой;
То въ хрупкомъ снг съ ножки милой
Увязнетъ мокрой башмачокъ;
То выронитъ она платокъ;
Поднять ей нкогда; боится,
Медвдя слышитъ за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бжитъ, онъ все во слдъ:
И силъ уже бжать ей нтъ.

Упала въ снгъ; медвдь проворно
Ее хватаетъ и несетъ:
Она безчувственно-покорна,
Не шевелится, не дохнетъ;
Онъ мчитъ ее лсной дорогой:
Вдругъ межъ деревъ шалашъ убогой;
Кругомъ все глушь; отвсюду онъ
Пустыннымъ снгомъ занесёнъ,
И ярко свтится окошко,
И въ шалаш и крикъ, и шумъ;
Медвдь примолвилъ: здсь мой кумъ:
Погрйся у него немножко!
И въ сни прямо онъ идетъ,
И на порогъ ее кладетъ.

Опомнилась, глядитъ Татьяна:
Медвдя нтъ; она въ сняхъ;
За дверью крикъ и звонъ стакана,
Какъ на большихъ похоронахъ;
Не видя тутъ ни капли толку,
Глядитъ она тихонько въ щелку,
И что же! видитъ... за столомъ
Сидятъ чудовища кругомъ;
Одинъ въ рогахъ съ собачьей мордой,
Другой съ птушьей головой,
Здсь вдьма съ козьей бородой,
Тутъ остовъ чопорный и гордой,
Тамъ карла съ хвостикомъ, а вотъ
Полу-журавль и полу-котъ.

Еще страшнй, еще чудне:
Вотъ ракъ верхомъ на паук,
Вотъ черепъ на гусиной ше,
Вертится въ красномъ колпак,
Вотъ мельница въ присядку пляшетъ
И крыльями трещитъ и машетъ;
Лай, хохотъ, пнье, свистъ и хлопъ,
Людская молвь и конскій топъ!³¹Но что подумала Татьяна,
Когда узнала межъ гостей
Того, кто милъ и страшенъ ей —
Героя нашего романа!
Онгинъ за столомъ сидитъ
И въ дверь украдкою глядитъ.

Онъ знакъ подастъ: и вс хлопочутъ;
Онъ пьетъ: вс пьютъ и вс кричатъ;
Онъ засмется: вс хохочутъ;
Нахмуритъ брови: вс молчатъ;
Онъ тамъ хозяинъ, это ясно:
И Тан ужъ не такъ ужасно,
И любопытная теперь
Не много растворила дверь...
Вдругъ втеръ дунулъ, загашая
Огонь свтильниковъ ночныхъ:
Смутилась шайка домовыхъ;
Онгинъ, взорами сверкая,
Изъ-за стола гремя встаетъ;
Вс встали: онъ къ дверямъ идетъ.

И страшно ей, и торопливо
Татьяна силится бжать:
Не льзя никакъ; нетерпливо
Метаясь, хочетъ закричать:
Не можетъ; дверь толкнулъ Евгеній:
И взорамъ адскихъ привидній
Явилась два; ярый смхъ
Раздался дико; очи всхъ,
Копыта, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Все указуетъ на нее,
И вс кричатъ: мое! мое!

Мое! сказалъ Евгеній грозно,
И шайка вся сокрылась вдругъ;
Осталася во тм морозной
Младая два съ нимъ самъ-другъ;
Онгинъ тихо увлекаетъ³²Татьяну въ уголъ и слагаетъ
Ее на шаткую скамью
И клонитъ голову свою
Къ ней на плечо; вдругъ Ольга входитъ,
За нею Ленской; свтъ блеснулъ;
Онгинъ руку замахнулъ
И дико онъ очами бродитъ,
И незванныхъ гостей бранитъ:
Татьяна чуть жива лежитъ.

Споръ громче, громче: вдругъ Евгеній
Хватаетъ длинный ножъ, и вмигъ
Поверженъ Ленскій; страшно тни
Сгустились; нестерпимый крикъ
Раздался... хижина шатнулась...
И Таня въ ужас проснулась....
Глядитъ, ужъ въ комнат свтло;
Въ окн сквозь мерзлое стекло
Зари багрянный лучъ играетъ;
Дверь отворилась. Ольга къ ней,
Авроры сверной алй
И легче ласточки, влетаетъ;
Ну, говоритъ: «Скажи жъ ты мн,
Кого ты видла во сн?»

Но та, сестры не замчая,
Въ постел съ книгою лежитъ,
За листомъ листъ перебирая,
И ничего не говоритъ.
Хоть не являла книга эта
Ни сладкихъ вымысловъ поэта,
Ни мудрыхъ истинъ, ни картинъ;
Но ни Виргилій, ни Расинъ,
Ни Скоттъ, ни Байронъ, ни Сенека,
Ни даже Дамскихъ Модъ Журналъ
Такъ никого не занималъ:
То былъ, друзья, Мартынъ Задека,³³Глава халдейскихъ мудрецовъ,
Гадатель, толкователь сновъ.

Сіе глубокое творенье
Завезъ кочующій купецъ
Однажды къ нимъ въ уединенье,
И для Татьяны наконецъ
Его съ разрозненной Мальвиной
Онъ уступилъ за три съ полтиной,
Въ придачу взявъ еще за нихъ
Собранье басенъ площадныхъ,
Грамматику, дв Петріады,
Да Мармонтеля третій томъ.
Мартынъ Задека сталъ потомъ
Любимецъ Тани... Онъ отрады
Во всхъ печаляхъ ей даритъ,
И безотлучно съ нею спитъ.

Ее тревожитъ сновиднье.
Не зная, какъ его понять,
Мечтанья страшнаго значенье
Татьяна хочетъ отыскать.
Татьяна въ оглавленьи краткомъ
Находитъ азбучнымъ порядкомъ
Слова: боръ, буря, воронъ, ель,
Ежъ, мракъ, мостокъ, медвдь, метель,
И прочая. Ея сомнній
Мартынъ Задека не ршитъ;
Но сонъ зловщій ей сулитъ
Печальныхъ много приключеній.
Дней нсколько она потомъ
Все безпокоилась о томъ.

Но вотъ багряною рукою³⁴Заря отъ утреннихъ долинъ
Выводитъ съ солнцемъ за собою
Веселый праздникъ имянинъ.
Съ утра домъ Лариной гостями
Весь полонъ; цлыми семьями
Сосды съхались въ возкахъ,
Въ кибиткахъ, въ бричкахъ и въ саняхъ.
Въ передней толкотня, тревога;
Въ гостиной встрча новыхъ лицъ,
Лай мосекъ, чмоканье двицъ,
Шумъ, хохотъ, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилицъ крикъ и плачъ дтей.

Съ своей супругою дородной
Пріхалъ толстый Пустяковъ;
Гвоздинъ, хозяинъ превосходной,
Владлецъ нищихъ мужиковъ;
Скотинины, чета сдая,
Съ дтьми всхъ возрастовъ, считая
Отъ тридцати до двухъ годовъ;
Уздный франтикъ Птушковъ;
Мой братъ двоюродный, Буяновъ,
Въ пуху, въ картуз съ козырькомъ³⁵(Какъ вамъ, конечно, онъ знакомъ),
И отставной Совтникъ Фляновъ,
Тяжелый сплетникъ, старый плутъ,
Обжора, взяточникъ и шутъ.

Съ семьей Панфила Хорликова
Пріхалъ и мосье Трике,
Острякъ, недавно изъ Тамбова,
Въ очкахъ и въ рыжемъ парик.
Какъ истинный Французъ, въ карман
Трик привезъ куплетъ Татьян
На голосъ, знаемый дтьми:
Reveillez vous, belle endormie.
Межъ ветхихъ псенъ альманаха
Былъ напечатанъ сей куплетъ;
Трике, догадливый поэтъ,
Его на свтъ явилъ изъ праха,
И смло — вмсто belle Nina —
Поставилъ belle Tatiana.

И вотъ изъ ближняго посада
Созрвшихъ барышенъ кумиръ,
Уздныхъ матушекъ отрада,
Пріхалъ ротный командиръ;
Вошелъ... Ахъ, новость, да какая!
Музыка будетъ полковая!
Полковникъ самъ ее послалъ.
Какая радость: будетъ балъ!
Двчонки прыгаютъ заран;³⁶Но кушать подали. Четой
Идутъ за столъ рука съ рукой.
Тснятся барышни къ Татьян;
Мужчины противъ: и, крестясь,
Толпа жужжитъ, за столъ садясь.

На мигъ умолкли разговоры;
Уста жуютъ. Со всхъ сторонъ
Гремятъ тарелки и приборы,
Да рюмокъ раздается звонъ.
Но вскор гости понемногу
Подъемлютъ общую тревогу.
Никто не слушаетъ, кричатъ,
Смются, спорятъ и пищатъ.
Вдругъ двери настежъ. Ленскій входитъ
И съ нимъ Онгинъ. — «Ахъ, Творецъ!»
Кричитъ хозяйка: «наконецъ!» —
Тснятся гости, всякъ отводитъ
Приборы, стулья поскорй;
Зовутъ, сажаютъ двухъ друзей.

Сажаютъ прямо противъ Тани,
И, утренней луны блднй
И трепетнй гонимой лани,
Она темнющихъ очей
Не подымаетъ: пышетъ бурно
Въ ней страстный жаръ; ей душно, дурно;
Она привтствій двухъ друзей
Не слышитъ; слезы изъ очей
Хотятъ ужъ капать; ужъ готова
Бдняжка въ обморокъ упасть:
Но воля и разсудка влясть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишкомъ
И усидла за столомъ.

Траги-нервическихъ явленій,
Двичьихъ обмороковъ, слезъ
Давно терпть не могъ Евгеній:
Довольно ихъ онъ перенесъ.
Чудакъ, попавъ на пиръ огромной,
Ужъ былъ сердитъ. Но, двы томной
Замтя трепетный порывъ,
Съ досады взоры опустивъ,
Надулся онъ, и негодуя
Поклялся Ленскаго взбсить
И ужъ порядкомъ отомстить.
Теперь, заран торжествуя,
Онъ сталъ чертить въ душ своей
Каррикатуры всхъ гостей.

Конечно не одинъ Евгеній
Смятенье Тани видть могъ;
Но цлью взоровъ и сужденій
Въ то время жирный былъ пирогъ
(Къ несчастію, пересоленой);
Да вотъ въ бутылк засмоленой,
Между жаркимъ и блан-манже,
Цимлянское несутъ уже;
За нимъ строй рюмокъ узкихъ, длинныхъ,
Подобныхъ таліи твоей,
Зизи, кристалъ души моей,
Предметъ стиховъ моихъ невинныхъ,
Любви приманчивый фіялъ,
Ты, отъ кого я пьянъ бывалъ!

Освободясь отъ пробки влажной,
Бутылка хлопнула; вино
Шипитъ, и вотъ съ осанкой важной,
Куплетомъ мучимый давно,
Трике встаетъ; предъ нимъ собранье
Хранитъ глубокое молчанье.
Татьяна чуть жива; Трике,
Къ ней обратясь съ листкомъ въ рук,
Заплъ, фальшивя. Плески, клики
Его привтствуютъ. Она
Пвцу приссть принуждена;
Поэтъ же скромный, хоть великій,
Ея здоровье первый пьетъ
И ей куплетъ передаетъ.

Пошли привты, поздравленья;
Татьяна всхъ благодаритъ.
Когда же дло до Евгенья
Дошло; то двы томный видъ,
Ея смущеніе, усталость
Въ его души родили жалость:
Онъ, молча, поклонился ей,
Но какъ-то взоръ его очей
Былъ чудно нженъ. Отъ того ли,
Что онъ и вправду тронутъ былъ,
Иль онъ, кокетствуя, шалилъ,
Невольно ль! иль изъ доброй воли;
Но взоръ сей нжность изъявилъ:
Онъ сердце Тани оживилъ.

Гремятъ отдвинутые стулья;
Толпа въ гостиную валитъ:
Такъ пчелъ изъ лакомаго улья
На ниву шумный рой летитъ.
Довольный праздничнымъ обдомъ,
Сосдъ сопитъ передъ сосдомъ;
Подсли дамы къ комельку:
Двицы шепчутъ въ уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовутъ задорныхъ игроковъ
Бостонъ и ломберъ стариковъ,
И вистъ, донын знаменитый,
Однообразная семья,
Вс жадной скуки сыновья.

Ужъ восемь робертовъ сыграли
Герои виста: восемь разъ
Они мста перемняли;
И чай несутъ. Люблю я часъ
Опредлять обдомъ, чаемъ
И ужиномъ. Мы время знаемъ
Въ деревн безъ большихъ суетъ:
Желудокъ — врный нашъ Брегетъ;
И, кстати, я замчу въ скобкахъ,
Что рчь веду въ моихъ строфахъ
Я столь же часто о пирахъ,
О разныхъ кушаньяхъ и пробкахъ,
Какъ ты, божественный Омиръ,
Ты, тридцати вковъ кумиръ!

Но чай несутъ: двицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдругъ изъ-за двери въ зал длинной
Фаготъ и флейта раздались.
Обрадованъ музыки громомъ,
Оставя чашку чаю съ ромомъ,
Парисъ окружныхъ городковъ,
Подходитъ къ Ольг Птушковъ,
Къ Татьян Ленскій, Харликову,
Невсту пересплыхъ лтъ,
Беретъ Тамбовскій мой поэтъ,
Умчалъ Буяновъ Пустякову,
И въ залу высыпали вс,
И балъ блеститъ во всей крас.

Въ начал моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотлось въ род мн Альбана
Балъ Петербургскій описать;
Но, развлеченъ пустымъ мечтаньемъ,
Я занялся воспоминаньемъ
О ножкахъ мн знакомыхъ дамъ.
По вашимъ узенькимъ слдамъ,
О ножки, полно заблуждаться!
Съ измной юности моей
Пора мн сдлаться умнй,
Въ длахъ и въ слог поправляться,
И эту пятую тетрадь
Отъ отступленій очищать.

Однообразный и безумный,
Какъ вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькаетъ за четой.
Къ минут мщенья приближаясь,
Онгинъ, втайн усмхаясь,
Подходитъ къ Ольг. Быстро съ ней
Вертится около гостей,
Потомъ на стулъ ее сажаетъ,
Заводитъ рчь о томъ, о семъ:
Спустя минуты дв, потомъ
Вновь съ нею вальсъ онъ продолжаетъ;
Вс въ изумленьи. Ленскій самъ
Не вритъ собственнымъ глазамъ.

Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремлъ мазурки громъ,
Въ огромномъ зал все дрожало,
Паркетъ трещалъ подъ каблукомъ,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, какъ дамы,
Скользимъ по лаковымъ доскамъ.
Но въ городахъ, по деревнямъ,
Еще мазурка сохранила
Первоначальныя красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Все т же; ихъ не измнила
Лихая мода, нашъ тиранъ,
Недугъ новйшихъ Россіянъ.

Буяновъ, братецъ мой задорный,
Къ герою нашему подвелъ
Татьяну съ Ольгою: проворный
Онгинъ съ Ольгою пошелъ;
Ведетъ ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчетъ нжно
Какой-то пошлый мадригалъ,
И руку жметъ — и запылалъ
Въ ея лиц самолюбивомъ
Румянецъ ярче. Ленскій мой
Все видлъ: вспыхнулъ, самъ не свой;
Въ негодованіи ревнивомъ
Поэтъ конца мазурки ждетъ
И въ котильонъ ее зоветъ.

Но ей не льзя. Не льзя? Но что же?
Да Ольга слово ужъ дала
Онгину. О, Боже, Боже!
Что слышитъ онъ? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь изъ пеленокъ,
Кокетка, втренный ребенокъ!
Ужъ хитрость вдаетъ она,
Ужъ измнять научена!
Не въ силахъ Ленскій снесть удара;
Проказы женскія кляня,
Выходитъ, требуетъ коня
И скачетъ. Пистолетовъ пара,
Дв пули — больше ничего —
Вдругъ разршатъ судьбу его.