Евнухи в Византии

Приведенное нами рассмотрение теорий, предложенных для объяснения общеисторического феномена придворных евнухов, продемонстрировало трудности с поиском удовлетворительного ответа. Вполне возможно, что у разных дворов были разные мотивы, и поэтому конкретный случай позднего римского двора будет теперь рассмотрен нами отдельно. Ключевая попытка понять, почему придворные евнухи стали столь характерной чертой поздней Римской империи, была предпринята Хопкинсом[477]. Он определяет различные преимущества, которые получали императоры, привлекая евнухов, – например, возможность использовать их в качестве козлов отпущения, чтобы возложить на них вину за непопулярные действия монарха[478], их неспособность ассимилироваться в аристократической элите из-за низкого, рабского или иноземного происхождения и некорпоративный характер их группы[479]. Основные объяснения, предлагаемые Хопкинсом, связаны с изменением характера римского общества и римского императора. Предлагая структурный анализ изменений, произошедших в системе римской власти во времена поздней империи, он, в частности, подчеркивает, что император столкнулся теперь с «единым высшим классом»[480]. Всадники, которых императоры эпохи принципата могли использовать в качестве противовеса власти сенаторской элиты, сами стали частью этой элиты. Поэтому император нуждался в новом элементе для обеспечения баланса в структуре власти, и его обеспечили придворные евнухи[481]. В то же время изменилась сама личность императора. Он был уже не просто первым гражданином, что было идеалом принципата, а священной фигурой, божеством или представителем христианского Бога. Император стал более формализованной и внушающей благоговейный трепет личностью, оторванной от общества своих подданных. В таком качестве он нуждался в канале для связи с внешним миром и в средстве получения информации. Эту функцию и выполняли евнухи[482]. Для Хопкинса именно эта эволюция имеет решающее значение для объяснения того, почему евнухи, а не какая-либо другая группа, и получили свою роль ограничителей власти элиты. Наконец, он утверждает, что именно тот факт, что для спальничих императора стало нормой быть евнухами, и объясняет их значительное присутствие во дворце[483]. Он предполагает, что такое развитие событий было вызвано захватом персидского гарема цезарем Галерием в 298 году. Император Диоклетиан (284–305) – сущностно важная часть той картины, которую рисует Хопкинс[484]. Именно Диоклетиан ассоциируется с вхождением всадников в ряды элиты. Именно Диоклетиан связан с развитием нового имперского стиля – того стиля, который, как считается, был скопирован с персидского образца. И именно при Диоклетиане появляются свидетельства о могуществе придворных евнухов. Нет сомнений в значении анализа Хопкинса как серьезной попытки понять факт существования придворных евнухов (и их власти) в поздней Римской империи, однако некоторые исследователи сочли его вполне убедительным. В своем сравнительном исследовании рабства Паттерсон посвящает главу рабам, имевшим политический вес[485]. Он рассматривает как китайских, так и византийских евнухов, в последнюю группу Паттерсон включает и евнухов поздней Римской империи. Стремясь понять, почему «правители, которые претендуют на абсолютную власть, часто с божественным авторитетом, как кажется, предпочитают кастрированных рабов и даже нуждаются в них», он начинает с того вводного наблюдения, что «абсолютный правитель ‹…› требует абсолютного раба, а идеальный раб лучше всего представлен аномальной личностью евнуха»[486]. Далее он тщательно обсуждает предложенное Хопкинсом объяснение использования евнухов поздними римскими императорами, которое для Паттерсона не дает адекватный ответ на вопрос «Почему именно евнухи?»[487]. Рассматривая все пункты аргументации своего предшественника, принимая одни (евнухи как козлы отпущения, неассимилируемость евнухов), отвергая другие (преданность евнухов) и указывая на дополнительные факторы (бюрократическая эффективность, генетическая изоляция), Паттерсон утверждает, что они всё же не раскрывают «культурную тайну» того, почему презираемые евнухи были связаны с правителями. Он поднимает важный вопрос, почему поздние римские императоры не могли просто использовать некастрированных людей, например рабов, вольноотпущенников или представителей низших классов, для выполнения тех функций, которые были поручены евнухам, – вопрос, который затронул и Виттфогель. Паттерсон обращается к методам символической антропологии, чтобы найти ключ к разгадке этой головоломки. Его аргумент сложносоставен, но Паттерсон сводит его к голой сути, прежде чем развить дальше: «Я намерен доказать, что сама нечистота, гротескность и неисправимая оскверненность евнуха-раба и объясняют его ритуальную необходимость для любого абсолютистского монарха, который либо правит с полномочиями полубога, либо интерпретирует свою функцию как священную миссию»[488]. Евнухи, воплощавшие в себе такие бинарные оппозиции, как чистое и нечистое, мужчина и женщина, были теми существами, которые могли действовать как посредники между священным императором и его смертными подданными. Паттерсон развивает этот аргумент далее, утверждая, что сам император осквернялся из-за своего контакта с божеством, но в этом осквернении обвиняли скорее его главного евнуха, «который, таким образом, стал символическим, а также политическим козлом отпущения»[489].