В своем интервью «Новой газете» (2016, № 115, 14 окт., с. 18–19) Николай Гринцер, филолог-антиковед, ярко показал, насколько знать Античность полезно, притом многим. Однако он столь легко мыслит, что едва ли кто-нибудь, прочтя эту беседу, сам начнет читать античных авторов. Поэтому хочется пояснить, что они того заслуживают.
Гринцер уверен: «Человечество всегда говорит, что традиционные ценности рухнули и нынешние много хуже, чем предшествующие», а потому-де не стоит брать всерьез нытьё, в том числе нынешнее. Он привел в пример Гесиода (вероятно, тот был младшим современником Гомера), и прав в том, что плачи по гибнущей культуре весьма стары. Гринцер: «я взираю на такие вещи с осторожной иронией… потому, что могу назвать несколько точек в истории человечества, когда происходило то же самое», и называет две — утверждение письменности в философии и рождение книгопечатания. Тогда многим казалось, что культура гибнет, а она всего лишь перешла на более высокий уровень. В этом он тоже прав, однако Гесиод плакал о другом.
О славных людях, которые «на земле обитали пред нами», он писал:
Кадмова область — это Беотия (земледельческая область к северу от Афин), родина поэта, а грозная война — крушение, лет за 500 до Гесиода, Микенской цивилизации, намного более высокой, чем та, в какой жил он сам. Микенская цивилизация действительно погибла, как и многие другие, и извлечена буквально из небытия в 20-м веке археологами и филологами. То есть, у Гесиода налицо вовсе не нытьё, а печаль по невосполнимой утрате и по давним жертвам.
Такова же и его печаль по уходящей у него на глазах сельской культуре, столь ему милой, по собственным трудам ему известной. В его дни гибла патриархальная культура — в следующих поколениях на полях видны не столько свободные крестьяне, сколько рабы и надсмотрщики (чаще всего, выслужившиеся рабы), тогда как хозяева живут плодами их трудов в городе. Кое-кто из них философствует и, между прочим, рассуждает о дивной праведности богов, сделавших рабами тех, кто не достоин быть свободным (так мыслил даже великий Аристотель), вовсе не думая о том, что сам может быть продан в рабство (как был продан великий Платон, учитель Аристотеля).
Словом, плач Гесиода вполне достоин внимания, но тогда, может быть, достойны внимания и наши нынешние опасения? Гринцер знает «несколько точек», в которых тревожный плач был, а падения культуры не состоялось, однако оно много раз состоялось, в том числе — пала та самая цивилизация, которой Гринцер увлечен. Речь идет о падении Римской республики и империи.
Их гибель предвидели («Я поздно встал и на дороге застигнут ночью Рима был» — это Тютчев о Цицероне, т. е. о падении республики). Культура была тогда там очень высока, и, опасаясь за нее, никто, однако, представить себе не мог, сколь глубоко будет ее падение. Что после падения империи ее население сократится всемеро, а грамотных придется искать в Ирландии. Мы что, хотим того же?
Плач можно отыскать в любой эпохе, даже самой процветающей. Плачи бывают многозначительны и заслуживают не столько «осторожной иронии», сколько глубокого анализа с самой прагматической целью — попробовать избежать ошибок прошлой цивилизации.
Вот «великое пятидесятилетие», время наивысшего расцвета Афин, их демократии. И среди ее восхвалений неожиданно — анонимный памфлет «Афинское государство», полный ненависти к демократии и тоски по утраченным «хорошим законам». Автора, современника, удручает, например, что он более не смеет ударить прохожего, ибо ни по одежде, ни по поведению не может теперь отличить раба от гражданина — нытье явное? Да, но не будем спешить. Порицая афинские порядки, автор понимает их неизбежность: «При нынешнем положении вещей афинские порядки не могут быть иными, чем они есть», поскольку «люди из простонародья поставляют из своей среды корабельную команду и, таким образом, они — причина могущества государства». Автор замечает жестоко, что благо простонародья никак не есть благо государства.