Читаем Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара полностью

Чарльз Синглтон, специалист по Данте и коллега Жирара по Хопкинсу, удостоился всех возможных почестей. Затем, в 1985 году, его любимая жена Юла умерла. В том же году он утопился в пруду на своей ферме в округе Кэрролл – той самой, где когда-то было столько веселья и застолий. Еще один коллега Жирара, Эудженио Донато, этот рафинированный, живой как ртуть интеллектуал, погиб сорока шести лет в 1983-м; правда, информация о том, что он тоже покончил с собой, не разглашалась, так что я знаю об этом понаслышке, от нескольких коллег. «Он переезжал с места на место. Отправился в Монреаль, а потом удрал в Ирвайн, – вспоминал Макси. – Он говорил, что для выращивания роз Ирвайн – лучшее место на свете, но людям там живется ужасно».

В 2002 году Швагер предложил пригласить Жирара на конференцию «Религия и насилие», но некоторые полагали, что поездка в Мюнхен станет чрезмерной нагрузкой для организма Жирара. Спустя два года, в октябре 2004-го, Жирар выступил на этой конференции, но она состоялась уже без Швагера. В феврале того года тот неожиданно скончался от инфаркта во время рутинной хирургической операции; так оборвались долгие отношения, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни французского теоретика. Обращаясь к аудитории, Жирар признал, что он в огромном долгу перед Швагером. «Во времена, когда в чести настойчивые уверения в собственной оригинальности и самостоятельности своего подхода, это был глубоко трогательный жест», – заметил один из участников, Роман Зибенрок из Инсбрукского университета436.

Даже самые счастливые истории кончаются смертью. Роберт Хамертон-Келли, этот колоритный, ярчайше-пылкий южноафриканец с бойцовским характером, игравший стержневую роль на ниве жирардианства, сооснователь «Imitatio», а также старший научный сотрудник Центра по вопросам контроля над вооружениями и международной безопасности (Стэнфордский университет), в 2010 году подвел черту под суматошными первыми годами существования «Imitatio», ушел на покой и переселился с любимой женой Розмари в Портленд. Им хотелось пожить рядом с детьми и внуками, а Хамертон-Келли, как ни удивительно, заново открыл для себя удовольствие от искусства вокала. Кто предположил бы, что это будет одним из блаженнейших этапов его жизни, прожитой под счастливой звездой? Супруги только что вернулись домой после чудесной недели в Сан-Франциско, где ходили слушать оперу и жили в Ноб-Хилле, когда Хамертон-Келли пожаловался на легкое головокружение и туман в голове. Он впал в кому, после инсульта так и не пришел в сознание и умер через несколько дней, 7 июля 2013 года. У тех, кто навещал его в последние дни, возникло отчетливое ощущение, что он находился там, где его душе угодно: он испустил дух на последних нотах одной из своих любимых арий – Ruhe sanft, meine holdes Leben Моцарта.

Жирар, чье здоровье тогда пошатнулось, не сразу смог уяснить смысл известия. «В итоге до него дошло, что случилось с Бобом, когда я показала ему некрологи, но, как я вам, кажется, уже говорила… он никогда не подавал виду, что скорбит, – такой уж он человек», – сказала Марта. В действительности она никогда раньше так не говорила. В нормальной ситуации она таких вещей не говорит.

Весной 2008 года Шантр и Жирар готовили вместе новую книгу. Много часов корпели над посланиями апостола Павла, читали и размышляли над ними вместе для еще одного разговора длиной в книгу. В конце концов, когда у Жирара возникли кое-какие проблемы со здоровьем, он сказал Шантру: «Я больше не в силах работать с вами». Так окончилось долгое сотрудничество. «Он умиротворенно завершил труды», – сказал мне Шантр.

Когда я общалась с Жираром в тот период, его присутствие всегда действовало ободряюще. Он постоянно твердил, как счастлив оттого, что наконец-то ни над чем не работает. Поставить точку. «Завершить Жирара». Я подмечала его глубокую умиротворенность – Gelassenheit, и в памяти снова всплывала фраза слависта Карла Проффера: «Достоевский уверял, что тебя учит жизнь, а не теории, не идеи. Посмотри, куда людей заводит в итоге их жизнь, и это научит тебя истине»437.

* * *

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное