Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

В начале 2009-го, вскоре после возвращения Жираров из поездки во Францию, обнаружилось, что за некоторое время до этого у Рене случился инсульт; правда, речь и двигательные способности не пострадали. Опасение, что его интеллект постепенно слабеет, возникло у Жирара еще в Джонсе Хопкинсе и не унималось, но теперь притупление ума стало очевидным и для самого Жирара, и для его друзей. Вначале это нервировало Жирара, но со временем он стал смотреть на перемену как на очередную грань жизненного опыта, пожалуй, не менее ценную, чем прочие, имеющую свои духовные, если и не интеллектуальные плюсы; впрочем, возможно, я это лишь домыслила, вложив этот подход в воссозданный мной образ Жирара подобно тому, как сам он воссоздавал Пруста, Бодлера и Гёльдерлина. Его жизнерадостная безмятежность поколебалась один-единственный раз – когда летом 2011 года Марту госпитализировали для серьезной операции на сердце. Он изнывал от тревоги и печали: ведь Марта больна, и это просто невыносимо. Да, без таких сюжетных поворотов не обходится: даже долгие и счастливые браки заканчиваются смертью одного из супругов.

Тем летом, когда Марту выписали из больницы, я пришла к ним в гости, и мы посидели во внутреннем дворе у бассейна, в тени листвы и вьющейся зелени. Некоторое время назад он сказал, что взялся перечитывать старые книги: упомянул о детских повестях графини де Сегюр, которые читал мальчиком, а также о «Дон Кихоте». Я спросила о впечатлениях от перечитывания. «Это не доставило ожидаемого удовольствия», – безыскусно ответил он.

Рене не мог скрыть своего беспокойства за Марту, хотя совсем недавно все опасались за его собственное здоровье. «Она больна по-настоящему», – сказал он мне серьезно, потом умолк, призадумался. «А я якобы болен», – закончил он фразу и еле заметно, красноречиво взмахнул рукой; жест был грациозен, как листопад. Позднее Марта сказала с улыбкой, что это не так – что и Рене тоже какое-то время хворал.

Спустя несколько лет, из-за еще одного инсульта, его речь стала косноязычной и невнятной. Мне вспомнились визиты доктора Георга Фридриха Карла Мюллера к Гёльдерлину и отчужденность некоммуникабельного поэта. «С ним нельзя было молвить ни одного осмысленного слова… Я приходил еще несколько раз, но с каждым разом состояние больного, по-видимому, ухудшалось, а его речи становились все непонятнее. <…> Его речь – звучала она, словно немецкий, перемешанный с греческим и латынью, – стало невозможно уразуметь». Однако Жирар, несомненно, сохранял здравый рассудок и словом или красноречивым жестом изящной руки сигнализировал, что все понимает, хоть и не в состоянии участвовать в разговоре.

Ко всему этому Жирар относился с обычным невозмутимым спокойствием, все чаще «выключаясь» из разговоров. Но спустя месяц-другой его речь мало-помалу снова стала внятной. Помню, в конце июня 2014 года он заметно оживился, когда я спросила о милом его сердцу Гёльдерлине и пробудила тем самым воспоминания о его поездке в Германию, когда в 2006 году его удостоили премии доктора Леопольда Лукаса, вручаемой Тюбингенским университетом. Жирары жили на набережной Неккера – эта река течет мимо башни, где поэт провел последние десятилетия жизни. Неужели никто, кроме меня, не видел здесь параллели с последними годами самого Жирара, когда возраст и болезнь мало-помалу принуждали его к жизни в изоляции? Иногда мне казалось, что это наглядная демонстрация его текстов о немецком поэте, а также нечто вроде отпечатка, который они оставили в его собственной жизни.

Вопросы, занимавшие его на закате дней, содержание его последней книги – все это сделало его мишенью типичного пренебрежения; в некоторых кругах книгу безапелляционно отвергли за одно лишь то, что в ней отражено эсхатологическое мировоззрение. Но пренебрежительное отношение к ней сохранится лишь в том случае, если наблюдения Жирара не подтвердятся. За прошедшее время многие пассажи из «Завершить Клаузевица» оказались на удивление пророческими. Что, если мы и вправду застряли меж двух миров – старым миром насилия и новым миром всепрощения, миром без ответных ударов, который для нас кажется недостижимым? Что, если вся наша жизнь проходит в длинном «зале ожидания», где мы коротаем время до рождения нового мира? Я задала этот вопрос Жирару, но он ответил уклончиво. Я сделала вторую попытку:

Итак, в свете того долгого апокалипсиса, который мы, по вашим словам, переживаем, что бы вы посоветовали?

– Что вы имеете в виду под этим «что я посоветую»?

Что нам делать?

– Ничего.

Мы просто должны его пересидеть?

– Мы просто должны его пересидеть. Да.