Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

По словам Дюмушеля, Движение за ненасильственную альтернативу убеждено, будто коренится в материальных благах, а стоит их перераспределить – и проблема будет решена. Между тем, на взгляд Жирара, когда люди ссорятся между собой за некие реальные вещи, не стоит полагать, что конфликт происходит по вине этих вещей. Миметическое желание предшествует конфликту и всем предметам споров. «Каждый из противников убежден в „объективности“ конфликта, в факте своей правоты, – пишет Дюмушель. – Каждый считает, что имеет безошибочные и веские резоны для конфликта с другим; каждый думает, что всегда сосредотачивал свое внимание на объекте, который все они мнят единственной причиной столкновения»467. В конечном итоге Дюмушель искал политические решения и упрекал Жирара за то, что последний якобы одобряет бездействие во фразах типа: «это насилие уже стало врагом самому себе и обречено на саморазрушение»468. Хотя Дюмушель пишет, что единственная «истинная жертва» – Христос, ведь это «единственный, кто никогда не был замешан в насилии», стоит отметить, что Иисус ел рыбу, проклял смоковницу и изгнал торгующих из храма. Сводить Христа к его позиции ненасилия – значит умалять его, превращая в эдакого «Ганди I века н.э.»; Ганди, между прочим, не разрешил, чтобы его жене ввели спасительный пенициллин, – укол казался ему своего рода насилием. Его логика демонстрирует, что мы начинаем превращать ненасилие в идол. Под конец Дюмушель признает: «Окончательных решений нет. Есть только практические ответные меры, соответствующие каждому конкретному моменту: политические ответы»469.

Конечно, стопроцентно безвинных жертв не бывает. Каждого из нас каждую минуту бросает из одного состояния в другое: это метания между безвинностью и виной, ангелом и бесом, богом и зверем, жертвой и преступником. Я задумалась: неужто мы беспомощно откатываемся к пассивности и квиетизму, неужто мы лишь бессильные очевидцы войны, неразберихи и террора? Возможно, всякая ответная мера – действие неполное, частное, случайное: отказ присоединиться к толпе, желание поступить на свой манер, сделать индивидуальный выбор. Решение – это не зелоты и Масада, а последняя песня на пороге газовой камеры.

* * *

Предположим, что никакого будущего не существует, а человеческие жертвоприношения во имя революции совершаются в вакууме – ради времени, которое никогда не наступит, ради потомков, которые никогда не родятся, ради цели, которая никогда не осуществится, и что мы заперты, как в ловушке, в нескончаемо повторяющемся «сейчас». Итак, следствия из самых апокалиптических мыслей Жирара пересекают ту черту, за которую постхристианский мир следовать не готов.. Мы зависим от будущего – оно должно придавать смысл нашему настоящему. Наши действия планируются так, чтобы привести к определенным целям и оказать определенное эмоциональное воздействие. Если ни будущего, ни времени не существует, грандиозные жесты важны не больше, чем самые незаметные, и любой наш выбор следует преподносить под иным углом. Лишившись медиаторов, мы вынуждены полагаться только на собственные силы.

Например, Клаузевиц, будучи двенадцатилетним знаменосцем с прусским флагом, слишком уж погрузился в культуру героизма, и у него не хватило сил на сопротивление магнетическому обаянию Наполеона. Он вступил в нескончаемое состязание с кем-то, кого никогда в жизни не видел и кто вряд ли слышал фамилию Клаузевиц. Он психологически заперт в этом моменте – завяз в нем, как муха в янтаре; это стало главной трагедией его жизни. Но что это такое для нас?