Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

В эпоху ядерного оружия на кон поставлено чрезвычайно много, но, возможно, ситуация не всецело уникальная. Вопреки словам Клаузевица, что устремление к крайности – чисто теоретическое допущение, так было не всегда: достаточно заглянуть в мир текстов древнего мира и поверить, как верил Жирар, этим текстам на слово. Например, в священных текстах индуизма содержится отрезвляющая история о трудноискоренимых порочных кругах мести: в «Махабхарате» игра в кости приводит к концу света – к катастрофе, которую приближает абсолютное оружие, обрекающее цивилизацию на гибель. Пацифизм клана Пандавов только ускоряет крах обеих сторон-соперниц на братоубийственной войне. В результате происходит битва, знаменующая наступление Кали-юги – черных времен алчности, междоусобиц и всеобщего нравственного упадка.

* * *

В среду 4 ноября 2015 года я собиралась зайти к Жирарам в гости – но у судьбы были другие планы. Утром того дня Марта позвонила мне с известием, что несколько часов назад, в половине третьего ночи, Рене скончался. Известие не стало полной неожиданностью: мы знали, что конец близок. И все же оно потрясло. Для окружения Жирара его кончина была личной потерей, но у нее был и неизбежный публичный резонанс. Президент Франции Франсуа Олланд распространил заявление: «Это был авторитетный и страстно влюбленный в свое дело интеллектуал, безудержно любознательный ученый, блестящий теоретик и пламенный основоположник концепций, наставник и исследователь, нетипичный тем, что охотно шел против течения. Рене Жирар был свободный человек и гуманист, и его труд оставил свой отпечаток в истории идей».

Я всегда ожидала, что он мирно испустит дух во сне: такая концовка гармонировала бы с тем, как он провел последние один или два года своей жизни. К тому времени я уже дописала последние главы этой книги. Я говорила себе, что траекторию его биографии наверняка уже ничто не изменит, разве что какой-нибудь теракт. И потому, когда его отпевание – а состоялось оно спустя десять дней после кончины в церкви святого Фомы Аквинского в Пало-Альто – совпало со страшным днем национального траура во Франции, мне показалось, что это не случайность. Днем раньше Париж содрогнулся: в результате бойни, устроенной джихадистами, погибли 130 человек – это была самая масштабная атака на французской земле, случившаяся после Второй мировой войны. Эта добавочная скорбь словно бы примешалась к красоте и строгости Kyrie и Dies Irae, вплелась неслышной нотой в григорианский хорал мессы. Парижский инцидент был словно разыгран по нотам «Завершить Клаузевица» – закралось ощущение, что Рене старается достучаться до нас, твердя: «Вот видите! Что я вам говорил?! Пожалуйста, прислушайтесь к моим словам».

На обложке программы панихиды я прочла последние строки «Карамазовых», где подхвачена мысль, которую я только что записала, чтобы включить в постскриптум книги. Итак, пусть это будут последние слова и в моей книге, и в жизни Рене Жирара: «Мы непременно восстанем из мертвых, непременно увидим друг друга и весело, радостно расскажем друг другу все, что было».

Благодарности

Несколько лет назад на одном семинаре в Беркли профессор Уильям Джонсен – он редактор «жираровской» книжной серии в «Michigan State University Press» – обратился ко мне с необычной просьбой. К тому времени я опубликовала несколько статей о своем друге Рене Жираре, и Биллу они понравились. «Я хочу, чтобы вы подумали над какой-нибудь идеей для книги», – сказал он. Мне пришло в голову, что ни в одной книге жизнь и научная деятельность этого французского теоретика пока не сплетены воедино таким образом, чтобы широкие круги образованных читателей удостоверились: идеи Жирара – не плоды каких-то разнородных приступов вдохновения на протяжении долгой жизни, а звенья единой логической цепи. Если бы не просьба, с которой Билл обратился ко мне в Беркли, не было бы и книги, но у меня есть масса других оснований благодарить Билла. Билл терпеливо опекал мою книгу и направлял работу над ней на всех этапах. Редакторское чутье у него превосходное, и я признательна ему за то, что, когда порой у нас возникали разногласия, победа оставалась за ним – и книга от этого только выигрывала.

Одно из первых мест в списке благодарностей должно принадлежать моему ангелу-хранителю и самому первому читателю. Это Пол Каринджелла, многолетний научный сотрудник Гуверовского института: он поверил, что из моих крайне сырых черновиков что-нибудь да получится. Благодаря его ободряющим отзывам и дружеской поддержке проект плавно продвигался, а я сохраняла душевное равновесие как автор. Его оценкам я часто доверяла больше, чем своим.