Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Эту историю поведал Ричард Макси; на момент приезда Жирара в Балтимор он только что защитился, а на следующий год начал преподавать в Хопкинсе. Позднее он прослыл там легендарным эрудитом и библиофилом. (Он владеет одной из крупнейших в штате Мэриленд частных библиотек – более семидесяти тысяч книг и рукописей, среди которых много подлинных редкостей).Фигурирующая в этой истории аспирантка – его жена Кэтрин. Впоследствии супруги Макси близко подружатся с Жирарами. «Рене наводил на людей страх. Мне это кажется странным, – вспоминал Макси. – По-моему, им казалось, что он захватит власть». Это предчувствие было не вполне беспочвенным. «Кафедра была рассадником перемен, приезжали гости, они действительно слегка нарушали спокойствие. А многие из них приезжали благодаря Рене».

Фреччеро мечтательно вспоминает о духе товарищества и совместных ланчах с Жираром и другими по несколько раз на неделе: он и Жирар открыли для себя напиток из пахты – новинку, которая им, похоже, очень нравилась. А еще вместе отыскали единственный балтиморский ресторан, где подавали улиток. «Я так любил Рене, что приучился пить пахту, – повторял он. – Боже мой, как я люблю Джонс Хопкинс – буквально вижу все это перед собой, чувствую вкус и запах. Как же мы там веселились!»

Из дружеской компании, общавшейся за сэндвичами и пахтой, выросло более широкое братство. Фреччеро сказал, что они вознамерились «проколоть воздушный шарик напыщенности „правых“». Госсман же рассказал, что их компания увеличилась, в нее влились «кафедральные бунтари», в том числе он сам. «Мы хохотали до колик – считали себя королями этого замка». В центре затеи стоял Жирар – он снова стал заводилой. «От него исходила какая-то особенная веселость, он часто смеялся и улыбался… Мы потешались над старичьем и, так сказать, силой своего хохота вытеснили позитивистов из города. Во всем это было столько радости. Молодежь подняла бунт. Это было задолго до 1968 года. Мы намеревались выбросить на помойку всю эту рухлядь». Одной из мишеней их остроумия была альма-матер Жирара – Школа хартий, «олицетворявшая всю эту позитивистскую науку, которую он ни в грош не ставил».

Кафедрой романских языков заведовал здравомыслящий и великодушный Натан Эдельман, но ее «мотором» уже стал неугомонный, «высокооктаново»-экспансивный Жирар. По преобладающему мнению, Жирара заметили в 1961-м, после его первой книги «Ложь романтизма и правда романа», но Госсман говорит, что восхождение Жирара к известности началось задолго до ее публикации. «Да, нас всех еще до выхода книги колоссально тянуло к Рене, – вспоминал он. – Я считал, что он не знает страха. Его отличала колоссальная уверенность в себе в наилучшем смысле этого слова. Он знал, что собой представляет, знал, чего хочет и что обо всем думает. Он никогда не полагал, что сторонники других идей несут ему угрозу… Его интеллектуальное присутствие ощущалось очень мощно. Но не в том смысле, что он был сухарем; нет, это было физическое присутствие, ощущавшееся со всей живостью: то был огромный мужчина с огромной головой».

«Мы были им просто околдованы. Отчаянно жаждали его одобрения».

* * *

В 1961-м незадолго до Рождества семья Жирар окончательно обосновалась в Май-Ледис-Мэнор – очаровательном историческом районе XVIII века, выросшем вокруг водяной мельницы, где мололи зерно. Этот район с коневодческими хозяйствами и величавыми старинными домами, размещенными поодаль от сельских дорог, находится чуть севернее Балтимора, двадцать минут на машине. «В окрестностях Балтимора очень красиво, – вспоминал Госсман. – Это не был большой изысканный дом – наоборот, скромный, но очень милый». Он вспоминал, что приглашения в гости были «такой колоссальной честью, что, когда начинали приглашать кого-то еще и не звали тебя, это было мучение».

Дети Жираров вспоминают Май-Ледис-Мэнор с нежностью – особенно, сказал их сын Дэниэл, после знакомства с суровой реальностью жизни в таком большом городе, как сам Балтимор. Он вспоминал, что родители его балтиморских друзей, в том числе ветераны Второй мировой, ходили в белых майках-алкоголичках, курили и пили пиво. На этом фоне Май-Ледис-Мэнор был сельской идиллией. Межевание там пока не провели, и пустующие участки, занимавшие сотни акров, обеспечивали жителям уединение, а детям – простор для исследований. О весне возвещало первое «ква-ак» лягушки-быка на Пороховом ручье неподалеку; Мэри, дочь Жираров, вспоминала, как наблюдала за метаморфозой головастиков, а Дэниэл – как заботился о соседской живности – свиньях и бассет-хаундах.

Связи с Авиньоном сохранялись: около двенадцати лет Жирар преподавал в аккредитованной летней школе, которую в 1962-м создал вместе с Мишелем Гуггенхаймом при поддержке колледжа Брин-Мор. Чтобы преподавать в школе, не требовалось быть ни сотрудником Брин-Мор, ни даже американцем – приглашались и коллеги из французских университетов.