Евпатий

Она ставит пред ним розеточку с вареньем. Он глядит в ее руку. Пальцы сейчас без маникюра, и видно, что ногти у нее плоские, по-простонародному круглые в основании, что они напоминают нестреляные капсюли. Вот так вот, Илпатеев! Он смотрит, как медленно, в задумчивости она отодвигает от поставленной розетки руку. Рука его, полу-его, четверть его и… дзинь! - лопнула ниточка - больше не его уже. Кого-то другого отныне эта рука, и он даже знает, кого.

Хотя это неважно. Неважно, - и тут он себя не обманывает, - собака-то сидит не в том, чья или кого будет отныне вооруженная эта для схватки с жизнью жилистая рука, а в нем, в самом Илпатееве.

Это ведь не к кому-то уходят от Илпатеева, а это от Илпатеева уходят к кому-то… Впрочем, и то, другое, тоже есть. Не будем обольщаться.

«А и женинское дело прельстивое. Прелестивое, перепадчивое…» И красивая женщина сама выбирает себе героев, как поэт темы для своих песен. Кстати, «тот» - поэт. И у «них» уже несколько общих, имеющих успех у публики-дуры песенок.

Рябиновое варенье, любимое его. «Хорошо есть на кухне рябиновое варенье, когда рядом любимая женщина…» Монгольский эпос.

- Помнишь, - засипела она, еще больше волнуясь, - ты отказался читать мою записку в поезде? Вот уж когда я поняла, что никто никому не нужен! Никто! Ни-ко-му! И что надеяться можно только на себя.

И все же захрипела совсем, сорвался голосок.

Нагнулся, нагнул шею и наощупь нашел ее руку, ее пальцы, ее горячие эти капсюли. Раз-раз-раз. Три капсюли - три поцелуя. Сквозь всю жизнеизоляционную стекловату «никто-никому-не-нужности».

Он любил ее. И она знала, что он любил ее. И она - он тоже это знал - любила его. И она от него уходила, сбегала с каким-то пошляком. Хотя, отчего ж сразу же и с «пошляком»?

- А… Бог? - вырвалось вдруг у него.

Она сразу, будто он ударил ее, обернулась. Отмытые к ночи, без туши и ретуши, беспомощные безоружные ее глаза сузились зло.

- Ты! - закричала она сорванным гортанным голосом. - Бессребреник ты наш хренов! Может, хватит уж в эти игрушки-то играть? Наигрался!

Потом она ушла. Он вытер тряпкою со стола. Помыл кружку, ложечку и розеточку. Закурил последнюю сигареточку.

Они прожили, кажется, лет девять, и получается, за все эти годы он не сумел ее убедить в самом главном для него самого.

В чем же?

О том и речь, о том и речь, уважаемый читатель.

Эта линия ее, думал он. Из талии… Жажда неугасимая, огонь неутолимый. Лилит.

Первая жена первого человека.

19

Когда заканчивается, изживается чья-то жизнь, это, наверное, слегка похоже на комнату, из которой вынесли мебель. Все столь труднодоступные венику, пылесосу и тряпке уголки-закуточки обнажаются, теряя былую таинственность. С вещами уходит душа, а со страстями, чувствуется большинством, уходит жизнь. Мудрецы не соглашаются с этим. Жизнь без страстей, как прозрачная вода без мути, и есть, по мнению мудрецов, самая что ни на есть подлинная.

Но мы- то, живущие обыкновенно, привыкли любить друзей своих и ненавидеть врагов, без труда отыскивая причину тому и другому. И мы поем, глупые, о покинувшей, освобождающей нас любви, как о непоправимом горе. Господи! Да мы вовсе не радуемся воспетой поэтом прозрачности потока, «так долго мутного», не радуемся отразившейся в нем небесной лазури, а до гибельного уныния тоскуем о гревших когда-то нас мутных его иллюзиях.

Я в который раз вглядываюсь в лица моих героев на фотографиях. Вот здесь, на этой, им лет по тридцать девять. Они заметно окряжестели, погрузнели, особенно Паша, утратили легкие свои спортивные осанки. И у них, увы, гораздо поменьше того общего в лицах, что так нравилось мне на первой фотографии у школы.

Да и верно ли, что каждое поколенье уносит с собой какую-то одну не называемую словами тайну, некое знание? Вон тот, гляди, был начальником, заранее ведая, каким ходом двигаемая им шашка сделается дамкою, а потому наперед зная ответ на любой забраживающий в душе вопрос. Тот вон поставил жизнь на кон и проиграл… Третий спился, четвертый извел себя поисками смыслов, а пятый… этот последний, пятый, просто умер, не оставив ни дневника, ни записки, ни даже какого-нибудь хоть как-то долго бы просуществовавшего дела. Разве ребенка… Но и сия столь распространенная, утешающая одинокое сердце человека иллюзия, едва проследишь цепь в два-три поколения, если и не лопнет на первом же уже мыльным пузырем, то во всяком случае ощутимо понизит подобный энтузиазм. Нынешние потомки Александра Сергеевича или Федора Михайловича имеют едва ли большее отношение к великим своим пращурам, чем мы с вами; хотя бы по полному и безнатужному нашему бескорыстию к их памяти.

Случаен все-таки или нет сам рисунок, звук человеческой судьбы, если верны слова Писания о не упавшем с головы человеческой без Божьего произволения и едином даже волосе? И не для улучшенья же в самом деле качества каких-то там неходовых уже жизней бредет во тьме и пустыне, теряя миллионы в дороге, сей бесконечно тянущийся караван существований? Куда идет он?

20