Евпатий

У нее было миловидное, очень какое-то женственное лицо со слегка поддающейся, соглашающейся уступить слабостью, но, когда она улыбнулась, кончив объяснять про холопство, вышедшие в улыбке зубы, впрочем, вполне здоровые и ровные, оказались словно бы чуть больше, острее и значительнее по своему удельному объему в лице, чем вы ожидали. Как-то делалось ясно: эта женщина очень и очень, если потребуется, за себя постоит. Или, как говорили раньше в народе, свое возьмет. А Илпатеев (как все больше постигал я из ее рассказа) не только подвигал ее к некоей полубедности, но и сознательно хотел этого; точнее, хотел хотеть.

Да, она ему и благодарна, она многому у него научилась.

«Ну, например?»

Например, он считал, что никаких-таких особых «характеров» ни в жизни, ни в искусстве нет, а есть некие чуть ли не энергетические уровни-состояния, внутри которых практически все на одно лицо. Ну вот, нувориши эти новоявленные, хулиганы, блудницы, любящие матери, идущие в атаку герои, подлинно верующие и т.д. Что, дескать, когда Христос говорил о «согрешающем в сердце своем» глядевшем на женщину фарисее, он имел в виду не мичуринское морализаторство, а диагноз состояния, Когда ты в том, что необходимо, состоянии, ты не сможешь «согрешить»…

- Любопытно, - отозвался я для поощренья довольно отрывистого этого, впрочем, монолога, - а как же тогда «усилием дается Царствие Божие»? Он, что же, отрицал табу и…

Она махнула рукой. Это-де не ее тема, и вообще… надоело!

- Как же он прорабом-то на Севере работал? - перевел я на другое. - Ведь, как я слышал, кошмар нулевого цикла, это…

Она засмеялась. Вопреки физико-физиологическим законам смех ее, серебристо-прозрачный, переливчатый, выгодно контрастировал с изработанным эстрадным беспорядочным вокалом разговорным сипотком, а подрагивающие над беленькими острыми клыками губы добавляли еще этому какую-то зверовато-зовущую, плотскую окраску…

- На нулевых-то циклах он всего более и одушевлялся, Петр Сергеевич! Это потом чем дальше, тем хуже да через пень.

- Ну а вообще, хороший он был человек, как вы теперь-то полагаете?

Она остановилась, перестала ходить. Быть может, она сама не однажды задавала себе этот вопрос. Дух Илпатеева описал под потолком скоренькую воробьиную дугу и бесшумно вылетел в открытую форточку.

- Ну и вопрос! - Лилит присела на стул, на самый его почему-то краешек. - Мне б кто сказал.

- Но вы… вы любили его?

Она темнела, проседала на моих глазах, как подтаявший изнутри мартовский сугроб, может быть, она даже разрыдалась бы, не выгляди это столь некстати при чужом человеке.

Я поторопился увести разговор на ближайшие ее и дальние планы, на сложность существования в эпоху социально-экономических перемен и потрясений. Лилит вела беседу без особого энтузиазма, но с той невозмутимой трезвостью женщины из русских селений, которым, разумеется, по плечу и эти мелочи. От будущего своего, судя по всему, она не ждала из ряда вон выходящих подарков, но отнюдь не собиралась от него отказываться.

35

Этот предпоследний в моем тексте эпизод я реконструировал по рассказам Паши и его жены Зои.

В погожий осенний вечерок они втроем стояли и разговаривали у арки, ведущей с проспекта в Пашин двор. Обсуждали только что вместе просмотренный американский фильм, и Илпатеев высказывал ту в общем не новую мысль, что, когда в фильме нет супермена, легче идентифицируешься с главным героем, и получается страшнее, достовернее.

Паша был под некоторым остаточным шофе и, вопреки своему обыкновению, с глубочайшим согласием кивал.

Зоя внимающе помалкивала, но тоже ничего не имела против фильма, поскольку была довольна случившимся вот культурно-семейным времяпрепровождением.

Этих Илпатеев заметил, когда, шевелясь и вьюжась внутри, они, как гальянья стайка, проплывали мимо. Судя по униформе (лыжные надвинутые шапочки и спортивные с лампасами штаны), они были не из центра, а скорее всего с Северо-Запада, потому что от Юры доходили вести о чем-то подобном…

Илпатеев, закончив про идентификацию, подумывал уже, что пора-де наконец и попрощаться и честь знать, пригревая бока-то у чужих очагов, как, глянув машинально вослед уплывшим «шапочкам», увидел то, что в глубине души почти ожидал увидеть. Хулиганы держали в кольце высокого молодого мужчину в светлом клетчатом пальто, и шла потасовка.

- Не надо, - обронил следивший за его взглядом Паша. - Не встревай!

Паша жил ближе к жизни и, в особенности через Семена, лучше, чем Илпатеев, был включен в круто менявшуюся в Яминске криминальную ситуацию.

Драка шла где-то посередине между магазином «Детский мир» и подземным, ведшим к обеим сторонам перекрестка переходом. Время было в начале одиннадцатого, на троллейбусной остановке, расположенной через газон, было еще полно народу.

Илпатеев знал: «хуже», как это гениально выразил Иосиф Виссарионович, будет и так и эдак. И, если не побежишь, опять, в который раз будешь несколько дней носить в носоглотке смрадный шерстяной душок собственного бессилья и мелкости.

Он побежал.