Евпраксия

...Наступило лето 1087 года. На просторах великой Римско-Германской империи царили мир и покой. За многие годы царствования Генриха IV народы державы спокойно трудились на полях, строили города, храмы, мельницы на реках, женщины рожали детей, потому как мужья были дома, а не на войне. Лишь у маркграфа Штаденского пока не появился наследник. Генрих часто и многозначительно поглядывал на живот Евпраксии, и она понимала его взгляд, ласково говорила:

   — Ты потерпи немного. Я ещё молоденькая и не созрела. Л придёт время, и мы с тобой кучей голубоглазых окружим себя. — Улыбаясь, Евпраксия зажимала в груди жалость. Она-то созрела для материнства, а вот Генриху не дано быть отцом. Они познавали радость близости лишь потому, что над маркграфом властвовали силы древней иранской магии. Но об этом Евпраксия не могла признаться даже под страхом смерти. Смирившись с обречённостью Генриха в одном, Евпраксия ещё в большей мере переживала за него в другом. Однажды она увидела его в саду, сидящим на скамье и расслабленным, забывшим окружающий мир. И было в его облике столько обречённости, что Евпраксия содрогнулась. Она давно догадывалась, что Генриха нечто угнетало, и пыталась узнать, спрашивала его. Он же ссылался на головные боли и не открывал других причин угнетённого состояния.

Пришла осень. Дожди заливали землю. В эти пасмурные, холодные дни в Штаден долетела весть о том, что император покинул Майнц и перебирается со двором в другую резиденцию. А через неделю, как раз накануне празднования дня святого Бенедикта, покровителя Германии, в Штаден примчал гонец. Он загнал коня, и тот перед подъёмным мостом упал и сдох. Сам гонец едва дополз до ворот. Стражи увидели его, помогли добраться под арку башни. Он крикнул:

   — Графа Генриха зовите! — и упал в изнеможении.

Один из воинов побежал в замок и вскоре вернулся с маркграфом.

   — Ну что туг? — спросил Генрих.

Стражи хлопотали возле гонца. Кто-то лил на лицо холодную воду, но вымокший до нитки гонец не приходил в чувство. Вскоре же прибежала Евпраксия. Увидев, что собравшиеся суетятся близ сомлевшего человека, она подошла к нему, опустилась на колени и прикоснулась рукой к его шее. Она словно бы гладила её, сама нашла нужную точку, и её нежные пальцы крепко надавили на шею. Гонец открыл глаза.

   — Где граф? — спросил он.

   — Говори, что случилось? — склонившись к гонцу, спросил Генрих.

   — Ваша светлость, тебя призывает императрица Берта. Она умирает.

   — Но где, в Майнце?

   — Нет, в Кёльне, — ответил гонец и вновь сник.

Генрих и Евпраксия посмотрели друг на друга.

   — Тебе надо ехать немедленно. Но и я поеду с тобой, — сказала Евпраксия. — Одному тебе нельзя.

Лицо Генриха изменялось на глазах: оно становилось скорбным и суровым. Он вспомнил в сей миг не тётушку Берту, а императора. Объяснения тому он не нашёл, но Евпраксии сказал твёрдо:

— Ты останешься в замке. Мы едем с матушкой.

Сборы в дальний путь были недолгими. Вскоре дорожный дормез уже стоял у крыльца, слуги уложили в него всё нужное. Евпраксия велела сложить в колесницу бобровую и соболью шубы, благословила Генриха и его мать, осталась в замке за хозяйку. Она не знала, что провожала супруга в последний путь, что через какой-то месяц овдовеет. Это пока оставалось под покровом судьбы.

Глава тринадцатая ДВЕ УТРАТЫ

Ещё летом у императрицы Берты не было никаких признаков заболевания. Она даже ни разу не обращалась к своему лейб-медику маркизу Вальрааму. Правда, год назад она чуть было не слегла в постель от потрясения, кое испытала, выслушав всё, что в бреду выкрикивал её племянник Генрих Штаденский. Она и раньше подозревала, что орден николаитов никакое не богоугодное содружество, а сборище развратников. Но она и представить себе не могла, чтобы многие молодые именитые вельможи так низко пали в извращениях, что превратились в сатанинское стадо. Как она страдала за опозоренного племянника! Как она переживала за своих сыновей Конрада и Генриха-младшего, чтобы, не приведи господь, и они угодили в сатанинские руки николаитов. Она боготворила своих сыновей, особенно старшего, Конрада, свободного духом, сердечного и мягкого юношу. Однако императрице не следовало так волноваться за судьбы своих сыновей. К тому времени они лучше её знали истинный нрав своего отца и всё то, чем занимались николаиты. Знали братья и то, что он никогда не любил их и даже не общался с ними. Едва повзрослев, Конрад и Генрих сами стали избегать отца и годами жили у тётушек и дядюшек по материнской линии. И беспокойство матери улетучивалось, зная, что её сыновья под надёжной защитой благочестивых родственников. А вот судьба племянника беспокоила её с того самого дня, когда император призвал его к себе на службу. И потрясение, какое она испытала, выслушав беспамятную исповедь «ангелочка», вошло в сердце Берты незаживающей раной.

Она дала себе слово добиться того, чтобы Генрих Штаденский никогда больше не переступал сатанинской секты. А для этого ей нужно было встретиться с императором, который давно её избегал.