Евреи в русской армии: 1827—1914.

В результате за годы пребывания Ванновского на посту военного министра был сформирован сложнейший и не всегда понятный самим военным чиновникам реестр должностей, на которые не допускали евреев и поляков. Он включал писарей, мастеровых, чертежников и кондукторов, рядовых крепостных гарнизонов, оружейников, всех видов служащих инженерных войск, машинистов, мельников, приемщиков вещевых складов, аптечных и ветеринарных фельдшеров, а также врачей и фельдшеров в войсках западных округов^{952}. Реестр осложнялся многочисленными оговорками — скажем, наличием пятипроцентной нормы для некоторых должностей в Варшавском военном округе, а также практическими соображениями военных начальников, для которых — как для начальника Одесского военного округа — соображения пользы значили больше, чем министерская идеология. Разумеется, те военные прагматики, которые понимали, насколько важно для нормального функционирования армии установить терпимые отношения между различными этническими группами, оказались первыми жертвами министерской антиеврейской политики.

Политики против прагматиков

Направленная против еврейских солдат антисемитская кампания обратилась прежде всего против тех офицеров, которые не разделяли министерской ксенофобии и придерживались собственных взглядов на проблему инородцев в армии. Эти офицеры, которых без преувеличения можно назвать русской военной интеллигенцией, оказались среди первых жертв инициированной сверху антисемитской кампании^{953}. В главе II мы рассказали, как командиры нескольких полков попытались установить нормальные отношения с евреями-солдатами. Здесь мы расскажем, чем обернулись для них эти попытки.

О том, что в каком-то из полков Одесского военного округа евреям-солдатам дозволили собрать деньги для написания свитка Торы и принять участие в переносе свитка в синагогу, Ванновский узнал от Александра III. Подробности разговора между царем и министром нам неизвестны, но по результатам разговора ясно, что Александр требовал немедленно доложить ему, как такое безобразие могло иметь место в армии, да еще и с разрешения начальства. 11 июня 1888 г. Ванновский написал записку Обручеву, требуя немедленно выяснить, «кто разрешил сбор денег, кто допустил торжественное перенесение, кто участвовал и т. п.»^{954}. Видимо, Александр торопил своего министра, поскольку буквально через несколько дней Ванновский сам написал телеграмму одесскому градоначальнику и потребовал прислать сведения о происшедшем немедленно — ответной телеграммой на имя Государя Императора. Судя по полученному Ванновским ответу, одесский градоначальник генерал Рооп понимал, что действия полковника Макеева следует характеризовать как «крайне бестактные и заслуживающие серьезного порицания». Тем не менее он совершенно не разделял подхода военного министра, ставящего идеологические соображения выше прагматических^{955}. Генерал Рооп писал: «Принимая во внимание прежнюю отличную службу полковника Макеева и хорошее состояние как в строевом, так и в хозяйственном отношении командуемого им полка, я полагал бы возможным ограничиться в данном случае объявлением ему выговора в приказе»^{956}. Ванновский ознакомился с телеграммой и пришел к иному мнению. Во-первых, Макеев не испросил разрешения начальства, а во-вторых, позволил перенесение свитка «с особой торжественностью» — вещь совершенно недопустимая. Поэтому, решил Ванновский, Макеев подлежит отстранению от должности. 23 июля Александр ознакомился с решением министра и подтвердил его — снять Макеева с должности и отправить в запас с выслуженной пенсией^{957}.