Еврейская сюита

Я пошла к одному раввину, тоже из Хабад. А он говорит: «Да, прекрасно, твои родители должны сделать еврейскую свадьбу, встать под хупой[45]. И твоя мама должна идти в миквэ. Окунуться туда, в эту воду в первый день…» Я говорю: «Что? Моя мама пойдет в микву? Она никогда оттуда не выйдет, или у нее будет воспаление легких!» Девяносто два года, и она пойдет в эту микву? Потом я вспомнила, что я знаю много раввинов, я пришла к другому раввину, говорю: «Слушай, надо сделать свадьбу моим родителям». Он говорит: «Да, конечно, нет проблемы, когда ты хочешь?»

Я говорю: «Послезавтра». Это была последний день праздника Ханука. «Хорошо. В семь часов?» В семь часов. «Какой адрес?» Я говорю: «Моя квартира». – «Прекрасно. Надо десять мужчин-евреев, чтобы была свадьба». Я купила обручальное кольцо, которое мой папа надел маме под Хупой. Было кольцо, были все дети, и было десять мужчин… и моя сестра была, и внуки были, да. И эта свадьба была у меня дома. Катерина, такой свадьбы не было и не будет. Никогда. Это люди, которые прошли вот такие повороты судьбы. И моя мама сказала: «Будет свадьба». Была хупа, раввин привез, четверо мужчин держали эту хупу, и мой папа стоял, опираясь на палку – ему девяносто шесть лет – и мой папа первый раз в жизни плакал. Мой папа, мой герой. О чем он плакал? «Я теперь жених». Он плакал: «Ани хатан. АНИ ХАТАН. Я жених! Моя мама тут, и мой папа тут, и мой брат тут, и они все меня поздравляют, что я жених». И моя мама, невеста, до последней минуты не сдавалась. Когда она увидела, что ее муж плачет, она сказала: «Яша, хватит». Чтобы не было много эмоций. Вот такая она была. «Яша, хватит», и все… все внуки знают, что такое «Яша, хватит». Через полгода после этого – это было в мае – они оба умерли. Смотрите, четыре дня разницы. Сначала умерла моя мама, четыре… и мы сказали папе. Мы спросили: «Мама умерла. Ты хочешь пойти на похороны?» Он сказал: «Да, конечно, это моя жена». И он был, он понял. И через четыре дня он умер. Моя мама умерла в среду, мой папа умер в субботу вечером. Похороны были в воскресенье, тридцать первого мая. Вот это мои герои…

На иврите есть такое выражение: они жили вместе и умерли вместе. Это про них, абсолютно. Они не расставались никогда, дышали одинаково. Это знаете как – история про жизнь: как три раза начинать жизнь сначала, на трех языках, в трех государствах, с дочерьми, которые идут в университет, но ничего не понимают, ни как надо делать куру на кухне, ничего… Мы не умели готовить.

– Научились? София, научились делать куру на кухне?

– Я только научилась делать гефилте фиш, по-еврейски, фаршированная рыба, карп, вкусно, сладко. Моя мама делала… это единственное, что она делала… Она очень не любила кухни. Знаете, для моей мамы надо было всегда вывеску такую: «Здесь кухня».

Моя мама любила ходить по магазинам: пойдем туда, пойдем сюда… Вот такая она была. Супер. В конце концов, она же жила в трех странах. И она говорила одновременно на трех языках. Никто ее не понимал. На каком языке ты говоришь? Ты говоришь по-польски, ты говоришь по-русски? Иврит тоже был какой-то совершенно поломанный. Я вам скажу, эти евреи… они все время все смешивают, у них всегда микстура. Но получается хорошо.

– Почему вы уехали?

– В Польшу… Во-первых, это был послесталинский период, и мой папа как польский еврей плохо себя чувствовал в Ленинграде. Хотя он прекрасно устроился: и семья, и все такое. Но у польских евреев врожденное чувство свободы, понимаете? Еврейской свободы. В 1956 году вышел указ, что довоенные польские подданные, которые находятся в России, могут сделать репатриацию и вернуться в Польшу. При этом все папины польские хорошие знакомые и друзья – польские евреи, которые жили в Ленинграде, – тогда были уже арестованы. Там же были доносы… И мой папа очень боялся этого. Поэтому он сказал, что уезжает. Он поедет в Польшу. Конечно, он хотел поехать со всей семьей. Но… я говорю про страх, понимаете? У евреев всегда есть страх.

И тогда моя бабушка сказала: «Если ты уедешь и заберешь мою дочку и моих внучек, я умру». Это немножко смешно, но тогда это не было смешно – это было серьезно. Мой папа не мог взять на себя такую вину – что из-за него, из-за его Польши моя бабушка умрет… Евреи в таких серьезных случаях идут к раввину. В Ленинграде был раввин, и мой папа пошел к нему и спросил, может ли он уехать при таких обстоятельствах, такой ценой. И тогда умный раввин – я тоже люблю советоваться с раввинами – подумал и говорит: «Ну и что? Никто не живет вечно». На следующий день мой папа подал на визу, купил билет и почти сразу уехал. И мы остались, с мамой, с бабушкой, в Ленинграде.