Культурный, исторический и литературный контекст
С. Томпсон отмечает, что сказки, похожие на эту, «рассказывают только на Скандинавском полуострове» [1
]. Но тот факт, что данная сказка и ее аналоги бытуют в рассказах арабских женщин и популярны в арабском мире, свидетельствует об известности сюжета далеко за пределами Скандинавии. Волшебство, происходящее в начале сказки, обычно для легенд о бесплодии. Это сказка не о доблести, а о магии внутри семьи. Ее место действия ограничено семейной собственностью — домом и садом. Препятствия, которые преодолевают герой и героиня, появляются из-за конфликта внутри семьи. В сказке много библейских и мифологических аллюзий и символов. Муж с женой повторяют действие четы прародителей, отведав от яблока, которое наделяет их не только познанием плоти, но и зачатием, однако в сказке, в отличие от библейской истории, происходит инверсия: яблоко жене предлагает муж, а не наоборот, он же игнорирует предостережение владельца сада. Дальнейшие события показывают подсознательные влечения в семье: зависть мужчины к женской беременности и кровосмесительные желания матери. Идеал мужественности в культуре пересиливает желание мужчины иметь возможность рожать детей, которое проявляется в комической форме, иррациональных верованиях и таком ритуально-симптоматическом поведении, как1 Thompson, S. The Folktale (New York: Holt, Rinehart & Winston, 1946), 123.
45
БЕДНЫЙ РЫБАК
Жил-был бедный рыбак, и было у него семь сыновей. Пошел как-то раз младший сын рыбачить, поймал рыбу, а та вдруг открыла рот и говорит:
— Отпусти меня, брось обратно в воду, почему ты хочешь меня убить?
Мальчик сжалился над рыбой и бросил ее обратно в воду. Но домой он теперь идти не хотел — он боялся отца — и поэтому пошел в горы. Он шел час, два, три, пока не встретил юношу.
— Куда ты идешь? — спросил сын рыбака.
— Я убежал от отца: овечка попросила меня не убивать ее, и я ее отпустил, но испугался, что отцу это не понравится, и убежал.
— Я тоже убежал от отца, — сказал сын рыбака. — Я бросил рыбу обратно в воду.
И они пошли вместе. Шли они до темноты, а потом забрались в пещеру и там переночевали. Утром они встали и отправились в город искать работу. Проходя мимо пекарни, они спросили, не могут ли они тут поработать.
— Можете, — ответил пекарь. — Но мне нужен только один работник.
Старший стал работать у пекаря, а вечером приносил еду своему юному другу.
Прошел день, два, три, и пекарь отослал старшего из двух друзей восвояси. Тогда младший — сын рыбака — отправился работать в город. Он работал у пекаря, и работал так хорошо, что скоро пекарь благодаря ему разбогател.
Однажды он увидел, как мимо проезжает принцесса в карете, и сказал своему старшему другу, сыну пастуха, что хочет на ней жениться. Тогда старший из друзей пошел к королю, принес ему подарки и попросил руки его дочери. Король согласился, и его дочь вышла замуж за сына рыбака. А тот иногда забывался и говорил, что его отец — рыбак, но старший друг каждый раз поправлял его:
— Он имеет в виду, что его отец, король, очень любил рыбачить.
Так он защищал своего младшего друга и рассказывал о нем истории, как будто тот принц.
Спустя несколько лет у сына рыбака родились дети: мальчики и девочки, и он захотел вернуться к отцу. Его друг, сын пастуха, сказал ему:
— Помнишь, у нас с тобой был уговор, что мы будем все делить поровну. Я хочу половину того, что у тебя есть.
Сын рыбака согласился и начал делить все, что у него было. Когда они дошли до жены, принцессы, сын пастуха хотел поделить и ее надвое, но сын рыбака взмолился: пусть забирает себе все, а ему оставит жену. Тогда сын пастуха открыл ему тайну: он не кто иной, как перерождение той рыбы, которую сын рыбака спас от смерти и бросил обратно в воду.
Культурный, исторический и литературный контекст
Волшебные сказки про зверей появляются в еврейской нарративной традиции достаточно поздно. Во-первых, животные были действующими лицами притч. В Библии есть только один явный пример использования такого рода притчи, когда пророк Нафан укоряет царя Давида за то, что тот отнял Вирсавию у Ури-хеттянина, и рассказывает ему историю о бедняке, у которого была одна-единственная овечка (2 Цар. 12:1–6).