Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург

Маму она поселила у себя в студенческом общежитии. Студенческая жизнь, учеба отнимали все время и силы, но и в посещении театров она себе не отказывала (входной билет тогда стоил 1 рубль). Сидела на ступеньках или стояла в проходе, а то и поклонники приглашали – их было немало, в том числе и Марк, мой отец. «Технология» приглашения была такой: позвонить Римме на работу и пригласить не ранее чем на завтра. А иногда было и по два варианта.

А однажды они были с Марком в Большом театре, где давали «Князя Игоря». И вдруг директор театра объявил, что объявляется перерыв на 45 минут, поскольку снаружи будет салют в честь Победы! Кончилась война!..

Когда отец сделал маме предложение, она согласилась. Переехала в Бахрушинский дом на Фалеевском, где ей, да и всем нам, предстояла еще дюжина лет в классической, по Ильфу и Петрову, густонаселенной коммуналке прежде чем мы переехали в полученную отцом квартиру на Ленинском проспекте (точнее, в две комнаты в трехкомнатной квартире).

Между тем и мамина трудовая жизнь распалась на несколько отрезков. Из МВТУ она перевелась в Московский автодорожный институт, по окончании которого работала экономистом на автобазе Министерства военно-морского флота, затем ревизором в Контрольно-ревизионном отделе Главмосавтотранса. В 1969–1978 гг. она старший инженер в Главном управлении международных автомобильных сообщений «Совтрансавто». И, уже будучи на пенсии, долго работала оператором Мострансагенства.

В Германии

Выйдя в середине 1990-х гг. на пенсию, Марк и Белла Полян решили присоединиться к фрайбургским Полянам, и 2 ноября 1998 года они пересекли границу Германии. Фрайбург и Фрайбургская община уже ждали их. Годы, что они прожили в Германии, они сами находили, быть может, самыми лучшими в своей жизни. Спокойный и размеренный быт без необходимости что бы то ни было организовывать, добывать и набирать себе запасы впрок, королевская медицина, ранее не представимые поездки по Германии и по европейским странам, близость к единственному сыну и его семье – все это создавало уют и ощущение качества жизни, пусть и стариковской. Мама немного говорила по-немецки, отец – старательно учился, но так и не выучился. Совершенно светский в России человек, на старости лет он полюбил походы в синагогу, не пропускал, если не болел, ни одного шаббата – повторял за кантором или за раввином непонятные слова и фразы и выстраивал какие-то свои, только им двоим и ведомые, отношения с еврейским Б-гом.

Почтовая карточка из Полоцка / Postkarte aus Polozk (30.Juni 1941)

2 октября 2011 года Марк Павлович Полян умер, а 30 октября 2012 года – умерла и Белла Марковна. Их могила из светлого розового песчаника на Фрайбургском еврейском кладбище – первая, где имена выбиты и на русском языке.

BEILJA MENDELEEVNA UND MORDEHAI PINCHASOWITSCH POLIAN'S: MARK PALYTSCH UND BELLA MARKOWNA (POLOZK – MOSKAU – KISTENDEJ – DURASOWKA – ISCHEWSK – MOSKAU – FREIBURG)

Ich möchte ein wenig von jenen berichten, die ich näher als alle anderen kannte – von meinen Eltern. Jeder von ihnen hatte ein langes Leben, je fast 90 Jahre, von denen sie 60 Jahre oder zwei Drittel zusammen lebten. Ich möchte mich hier in ihr inneres Leben oder in ihre seelischen Aufwallungen nicht vertiefen. Allein äußerer Leitfaden wird für diese Studie mehr als genügen.

Doch möchte ich mit den Namen beginnen. Die beiden wurden wie üblich auf europäische Art und Weise genannt – Bella Markowna, Mark Pawlowitsch (Mark Palytsch). Doch Ihre ursprünglichen bei der Geburt gebenen Namen waren die anderen – die jüdischen: Bejlia Mendeleewna und Mordehai Pinchasowitsch. Der sowjetische staatliche Antisemitismus übte auf sie Druck aus, entriss sie ihrer Wurzeln und zwang sie ihr Judentum zu verbergen, ließ sie Korrekturen nicht nur in die Namensfindung einbringen, sondern auch wie im Fall des Vaters im Pass vermerken. Viele anderen gingen noch weiter und änderten im Pass nicht nur ihren Familiennahmen, von der Nationalität ganz zu schweigen.

Der Vater

Der Vater wurde von beiden als erster geboren, am 6. Februar 1922 in Moskau, wohin sein Vater, mein Großvater, noch 1915 zog und damit die damals faktische Demontage des Ansiedlungsrayons sich zu Nutze machte. Er arbeitete als Angestellter in einer Bank, zeichnete sich durch eine ausgezeichnete Handschrift aus, von der man sicher nur mit angehaltenem Atem sagen würde: Kalligraphie! (Die Handschrift wird leider nicht vererbt). Der Großvater stammte aus Panevežys in Littaen und seine Frau, meine Großmutter Emma Edelman, aus dem Shtetl Dolginowo in Weißrussland, wo ihr Großvater ein bekannter Rabbiner war.