Еврейский автомобиль

И всю ночь напролет я передавал телеграммы с изъявлением преданности, под утро пришел мой приятель из телеграфно-строительной команды и попросил меня запросить в Бреслау о его семье, он уже несколько месяцев не получает никаких известий, а на почту, ясное дело, надеяться нечего, я сказал, что теперь это невозможно, сейчас передают свои телеграммы важные господа. Приятель повздыхал и ушел, я и в самом деле не мог ничего для него сделать. В семь меня сменили, и я лег спать, в тринадцать ноль-ноль я снова заступил на дежурство. Телеграммы с заверениями в верности были уже переданы, я хотел было приняться за разведсводку, но тут раздались звонки тревоги - это означало, что сейчас поступит телеграмма из ставки фюрера. Она была адресована всем воинским соединениям, частям и подразделениям и предписывала немедленно сообщить имена всех генералов штабов, высших и старших офицеров всех родов войск, которые входили прежде в другие партии, кроме национал-социалистской, или имеют родственников за границей, или вызывают подозрения по каким-либо иным причинам. Затем следовали указания о признаках неблагонадежности, они занимали семь листов. Мы передали эту директиву всем штабам - работы нам с избытком хватило на всю вторую половину дня. В девятнадцать ноль-ноль пришел мой сменщик, я вручил ему позавчерашнюю разведсводку, пожелал ему счастливого дежурства, отправился в финскую палатку, в которой я жил с одиннадцатью товарищами, и забрался под москитную сетку. В палатке было душно. Парни, свободные от дежурства, играли в скат и пили вино,

карты и похабные анекдоты смачно шлепались об стол. Я устал, но не мог уснуть, я вертелся на нарах с боку на бок, пока не вспомнил, что у меня в ранце лежит "Эдда". Я достал книгу и раскрыл ее на "Прорицании провидицы", на прорицании о конце мира, и мне показалось, что я читаю повесть наших дней:

В распре кровавой брат губит брата,

кровные родичи режут друг друга:

множится зло, полон мерзости мир.

Век секир, век мечен, век щитов рассеченных,

вьюжный век, волчий век - пред кончиною мира.

Грозный с востока корабль приближается

мертвых везет, правит Локи рулем.

Солнце черно, земли канули в море.

Звезды срываются вниз с вышины.

Пар всюду пышет, и, жизни Питатель,

лижет все небо жгучий огонь.

Лает пес Гармр у пещер Гнипагэллира,

узы расторгнуты, вырвался Волк!

Много я знаю, вижу я, вещая,

Грозно грядущий жребий богов * [* Перевод С. Свириденко.].

Больше читать я не стал, я захлопнул книгу и потрясенный вышел на воздух. Кружилась мошкара, я стоял, прислонившись к стволу маслины, курил одну сигарету за другой и смотрел, как солнце садится за зелеными агавами. "Что же это происходит?" - подумал я, но я не хотел больше ни о чем думать, я вернулся в палатку, подсел к игрокам в скат, и мне привалило дурацкое счастье: с рук пришел гранд сам-третей, и я объявил портного и масть! Это означало по пять миллионов драхм с человека. Я, со своей стороны, поставил всем по котелку вина.

На другой день я спросил лейтенанта Фидлера, не разрешат ли мне вернуться на занятия высшей школы для солдат - я хотел услышать назначенную на этот день лекцию о "Прорицании провидицы". Но только через пять дней мы с обер-фельдфебелем получили отпуск. Мы приехали в Афины сияющим солнечным утром. На фоне голубого неба Акрополь сверкал, как снег, темные агавы зеленели на каменистом склоне, и высоко в небе огромный коршун, неподвижно распластав крылья, описывал над вечным городом величественный круг. Было раннее утро. Мы перегнали грузовик, одну из тех машин, которые каждый день проезжали по городу, подбирая умерших за ночь голодной смертью, потом их отвозили в Пирей и, связав штабелем, топили в море. Наш автобус загудел, грузовик уступил нам дорогу, и мы промчались мимо и помчались среди холмов и виноградников, где в каждой ягоде уже отражалось солнце.

Обер-фельдфебель глядел вперед, казалось, он раздумывает над каким-то сложным вопросом, я хотел его спросить, о чем он думает, но он поднял голову и заговорил со мной сам.